Евгений Пермяк - Волшебные краски

Ничего Надя делать не умела. Бабушка Надю одевала, обувала, умывала, причёсывала.

Мама Надю из чашечки поила, с ложечки кормила, спать укладывала, убаюкивала.

Прослышала Надя про детский сад. Весело там подружки играют. Танцуют. Поют. Сказки слушают. Хорошо детям в детском саду. И Наденьке было бы там хорошо, да только не взяли её туда. Не приняли!

Ах!

Заплакала Надя. Заплакала мама. Заплакала бабушка.

– Почему вы Наденьку в детский сад не приняли?

А в детском саду говорят:

– Да как мы её примем, когда она ничего не умеет делать!

Ах!

Спохватилась бабушка, спохватилась мама. И Надя спохватилась.

Стала Надя сама одеваться, сама обуваться, умываться, есть, пить, причёсываться, спать укладываться. Как узнали об этом в детском саду – сами за Надей пришли. Пришли и увели её в детский сад, одетую, обутую, причёсанную.

Ах!

В детском саду было много шкафов, много стульев, много салфеток и полотенец тоже много.

Много всего, а каждый своё узнаёт. На своём стуле сидит. Своим полотенцем утирается.

– Как это так? – спросила Надя, когда её в первый раз в сад привели. – Как они всё это запоминают, не путают?

– Да очень просто, – ответила воспитательница. – По рисункам узнают. У кого грибок, у кого листок, у кого ягодка. А твоим рисунком будет ласточка.

Тут Надя нашла свой шкаф, свой стул, своё полотенце. Фартучек свой увидела. На нём тоже ласточка вышита была.

Какая, оказывается, умная воспитательница!

У Кати было два глаза, два уха, две руки, две ноги, а язык один и нос тоже один.

– Скажи, бабушка, – просит Катя, – почему это у меня всего по два, а язык один и нос один?

– А потому, милая внучка, – отвечает бабушка, – чтобы ты больше видела, больше слушала, больше делала, больше ходила и меньше болтала и нос свой курносый куда не надо не совала.

Вот, оказывается, почему языков и носов бывает только по одному.

Ясно?

Маленькая Маша очень хотела вырасти. Очень. А как это сделать, она не знала. Всё перепробовала. И в маминых туфлях ходила. И в бабушкином капоте сидела. И причёску, как у тёти Кати, делала. И бусы примеряла. И часы на руку надевала. Ничего не получалось. Только смеялись над ней да подшучивали.

Один раз как-то вздумала Маша пол подметать. И подмела. Да так хорошо подмела, что даже мама удивилась:

– Машенька, да неужели ты у нас большая становишься?

А когда Маша чисто-начисто вымыла посуду да сухо-насухо вытерла её, тогда не только мама, но и отец удивился. Удивился и при всех за столом сказал:

– Мы и не заметили, как у нас Мария выросла. Не только пол метёт, но и посуду моет.

Теперь все маленькую Машу называют большой. И она себя взрослой чувствует, хотя и ходит в своих крошечных туфельках и в коротеньком платьице. Без причёски. Без бус. Без часов.

Не они, видно, маленьких большими делают.

Пришла Мишина мама после работы домой и руками всплеснула:

– Как же это ты, Мишенька, сумел у велосипеда колесо отломать?

– Оно, мама, само отломалось.

– А почему у тебя, Миша, рубашка разорвана?

– Она, мамочка, сама разорвалась.

– А куда твой второй башмак делся? Где ты его потерял?

– Он, мама, сам куда-то потерялся.

Тогда Мишина мама сказала:

– Какие они все нехорошие! Их, негодников, нужно проучить!

– А как? – спросил Миша.

– Очень просто, – ответила мама. – Если они научились сами ломаться, сами разрываться и сами теряться, пусть научатся сами чиниться, сами зашиваться, сами находиться. А мы с тобой, Миша, дома посидим и подождём, когда они это всё сделают.

Сел Миша у сломанного велосипеда, в разорванной рубашке, без башмака, и крепко задумался. Видимо, было над чем задуматься этому мальчику.

Катиному детскому саду подарили ослика. Маленького, да сильного, трудолюбивого и послушного. Ослик не только катал ребят, но и привозил молоко, хлеб, овощи, дрова. Ослик не отказывался ни от какой работы.

Все хвалили осла.

Но таким он бывал не всегда. Случалось, что он становился упрямее всех ослов. Не давался запрягаться, не хотел выходить из своей загородки. Брыкался. Нестерпимо кричал. И если его удавалось запрячь, то никакая сила не могла заставить ослика сдвинуться с места. И самым удивительным было, что так себя ослик вёл только по понедельникам.

Кому только не жаловались на осла! И зоотехнику. И ветеринарному врачу. И директору садика. Все лишь разводили руками. Никто не мог объяснить, почему именно в понедельник осёл не хотел работать.

Много понедельников мучились с ослом и наконец узнали, в чём дело. Сторож сельского магазина сказал. Оказывается, ослик семь лет работал при магазине. Семь лет понедельник был для него выходным днём. И теперь ослик никак не хочет изменить своей привычке. Если это так, то лучше всех понимала ослика Катя. Она, угощая любимца сахаром, ласково успокаивала: «Даже самому хорошему, самому послушному ослику обязательно нужен выходной. Понедельник так понедельник».

Большим уже вырос Славик и очень многое знал. Знал он, как чайник кипит, где хлеб растёт, почему ночью темно. Умел Славик отличать ворону от голубя, умел ягоды собирать и башмаки зашнуровывать. Толковым пареньком рос Славик. Во всём.

Знал Славик, что леденцы вкуснее каши, что мороженое лучше щей, что сахарной помадки можно съесть больше, чем хлеба. Многое знал… Одно только было непонятно ему: в чём сила? Почему его товарищи проворнее? Почему они быстрее бегают и выше прыгают, дальше ходят и дольше не устают? Как они могут делать то, что Славик не может? Ведь ему тоже пять лет.

Бледным рос Славик. Хилым. Ручки слабенькие. Ножки тоненькие. Шея как спичечка. Бабушка с мамой говорили, что это всё у Славика от сладкого. Оттого что он щи с кашей не ест, а сахар, конфеты, варенье – за моё почтение. Весь день готов есть.

Но ведь конфеты вкусные. Кто-то должен знать, почему это так. А кто скажет, кроме дедушки? Дедушка всё знает, всё умеет.

– Пожалуйста, – просит Славик, – скажи, почему я щи, кашу да чёрный хлеб есть не могу? Я и без мамы понимаю, что на одних конфетах здоровье не наживёшь. А я люблю их, дедушка, очень люблю. Разве я виноват?

– А я и не виню тебя, внучек, – отвечает дед. – Я тоже маленьким был и по себе знаю, кто виноват.

– А кто?

– Язык во всём виноват. В языке дело.

– Какой язык, дедушка?

– Мой. Вот этот, – сказал дед. – Сластёной он был у меня. Да ещё своевольником. Всё хотел делать, как ему надо. Поставит мне мать щи, а он мёду требует. Принесёт мать кашу, а он: «Не хочу, давай пряников!» Командует надо мной. Распоряжается. Велит есть что ему по вкусу, а мне во вред. А я, дурачок, поддаюсь ему – слушаюсь. Что скажет, то и делаю. И до того меня мой язык довёл, что я еле ноги таскать начал в семь-то лет! Малолетки и те меня вперегонки оставлять начали. Кошку поднять не мог…