Правда стоит за тех – кто с Ней заодно.
Д. Политыко, «Братишки и сестрёнки».
Много мифов ходит о благословенной стране Белоречье1. Говорят, что эта страна была когда-то давно, или, что она когда-то будет, а ещё, что она-таки есть, но где-то о-о-очень далеко, где-то на Севере или на Востоке. А кто-то вообще говорит, что она на другой планете. Правда, есть и такие, кто говорит, что вообще-то она была совсем недавно, но её больше нет. И скоро, по этому поводу, будет-таки конец света. Или, что она будет совсем-совсем скоро. Прямо-таки вот после конца света – уже и будет, а он, как известно, уже-таки вот-вот…
А ещё говорят, что есть она, и вполне так даже себе и рядом, только вот глаза разуть надо. Но когда такого говорящего хватаешь за грудки и начинаешь трясти: где она, благословенная земля, где?! – он всё-таки, признаётся, что страна эта – скрытая. Что-то вроде Китеж-Града, который вроде бы и есть, а вроде бы и нету. И на этом, в принципе, можно было бы и закончить наш рассказ, но всё чаще и чаще появляются люди, которые уверяют, что были в Белоречье. А вот побывавших в Китеж-Граде я что-то не встречал. И все эти люди говорят, что во времени они не путешествовали и на другую планету не летали, не ездили они ни на Север, ни на Восток, а просто шли по своим делам и случайно забредали ТУДА. Так однажды случилось и со мной.
Случилось это одним очень поганым утром, когда я был занят нелюбимейшим делом – ехал на объект. Причём ехал не как все нормальные люди, на байке, а как дурак, на электричке. А ехать надо было не в самый ближний свет: то ли в Подольск, то ли вообще в Серпухов. Встал я рано, может, в семь, может, ещё раньше, заварил чай, перелил его в термос, накидал в рюкзак со снаряжением еды и поехал на Каланчёвскую.
Но до Подольска (или Серпухова) я так и не доехал. Впрочем, я успел съесть пару яиц с майонезом, пару листьев китайской капусты и даже хлебнуть чаю с печеньем…. Успел даже выслушать недовольство подрядчика (в телефонной беседе с ним), который уже звонил мне и интересовался, где я, а также какого …. я нахожусь не там, а тут; говорил, что заказчик рвёт и мечет по поводу отсутствия на объекте меня и моих коллег. Когда мне надоело всё это слушать, я спросил его про аванс – и связь сразу стала плохой и в конце концов оборвалась.
Однако в этот день оборваться суждено было не только связи. В районе платформы Депо произошёл, по всей видимости, обрыв вообще всего на свете, и машинист категорически объявил через вагонный матюгальник, что поезд дальше не пойдёт, и вообще поезда дальше не пойдут, поэтому мы можем добираться до своих мест другими транспортными средствами, а можем остаться в поезде и поехать на нём в обратном направлении. А ещё мы можем пройти по специально оборудованному для нас настилу до следующей платформы (Перервы), откуда поезда вполне так себе даже и ходят, и на них вполне себе можно и уехать, куда нам надо. После паузы он добавил, что и вообще, мы все можем идти… куда подальше и куда нам заблагорассудится, и на это у нас есть полная свобода, которую никто и никогда не может у нас отнять. Ещё немного подумав, машинист высказал мысль, что свобода – это Великое Благо, и что пока мы все этим Благом располагаем – он настоятельно советует нам этим Благом воспользоваться.
Я осмотрелся вокруг. Если честно, я ожидал увидеть ошеломлённые лица пассажиров, но увидел я только одно удивлённое лицо, обладатель которого, вероятно, как и я, слышал всё это впервые. Другие же пассажиры уныло повставали с мест и начали выходить из поезда, выволакивая свои тележки, сумки-тележки и просто сумки. Я вышел из электрички и увидел картину достойную кисти художника: вереница пассажиров с угрюмыми лицами шла по деревянному настилу куда-то вдаль, и шли они достаточно быстро – все, видимо, спешили попасть на электричку от Перервы и продолжить свой столь беспардонно прерванный путь. Я понял, что всё, что я тут вижу – вещь вполне обычная для здешних мест.
И тут с лязгом сработал затвор на двери кабины машиниста, дверь рывком распахнулась (видимо, от пинка изнутри), ударилась ручкой о борт вагона и отдачей полетела назад. Когда она вернулась на исходное место, стало видно (по характерному следу на стене вагона), что такой полёт дверь совершает уже далеко не впервые. На исходном месте, правда, дверь оставалась недолго и была немедленно тем же движением отправлена наружу. Зафиксировав дверь в нужном положении, обладатель голоса, который мне уже довелось слышать внутри электрички, начал кричать в радио всё, что, видимо, было у него на душе в этот момент, а именно, что он думает о диспетчере и о его решении давать этот маршрут именно ему. Услышав в ответ что-то нечленораздельное, машинист выпрыгнул из кабины на щебень насыпи, огляделся вокруг глазами загнанного зверя и сел. Лицо его приняло уже совсем отчаянное выражение, глаза остекленели и уставились в одну точку вдали, не моргая.
Потом машинист вздрогнул всем телом, и выйдя из транса увидев (с ужасом), где находится, судорожно полез в заплечную сумку. Достав из сумки бутылку водки объёмом 0.7, он сорвал с неё крышку, даже не попытавшись открутить её по резьбе, и выковырнув сапожным ножом дозатор, запрокинул её над своим ртом. Пил он жадно, как человек, который долгое время шёл по пустыне, и вот добрый караванщик дол ему бутылку с водой. Выпив бутылку до дна, машинист отшвырнул её в то же место, где лежала развороченная крышка. Послышался характерный звон – бутылка встретилась со своими многочисленными сёстрами, которые также валялись в окружении развороченных крышек. Машинист же откинулся спиной на колёсную пару и начал, тревожно озираясь по сторонам, что-то бормотать о Великом Благе Свободы, о том, что все свободны идти куда подальше и да, он тоже, кстати, свободный человек и тоже намерен воспользоваться своим Правом Свободы и ПОЙТИ. Туда. Куда подальше. А все остальные – да, они все тоже свободны и тоже пойдут именно туда, а куда им ещё идти, если пойдёт ОН? Ибо если пойдёт он – то кто их таких-то и растаких-то ПОВЕЗЁТ?! Никто, а значит, пойдут они именно туда (ибо куда ж ещё?) и вот там-то мы все и встретимся. Вот там-то мы и поговорим. Вот там-то…
Тут на машиниста стало страшно смотреть. Его лицо перекосило ТАКИМ ужасом, что, даже от вида этого лица мне стало страшно, а уж о предмете его ужаса как-то даже и думать не хотелось. Но тут по лицу машиниста прошла судорога, и его физиономия расплылась в довольной улыбке. Помощник смотрел на машиниста с безнадёжной тоскою. Я начал невольно рассматривать разбросанные бутылки. За бутылками 0.7 неподалёку валялись 0.5, а за ними – 0.2 и где-то совсем вдали лежали «стопочки». Я невольно подумал, что будет тут валяться дальше, и меня немного встряхнуло – да, очень скоро кучка бутылок перестанет расти. И, возможно, через некоторое время в неё полетят новые. Стопочки. Сначала. Я невольно взглянул на помощника машиниста, и тот, как будто прочитав мои мысли, слегка покачал головой.
