Под легчайшим шагом не приминалась ни единая травинка, не хрустела ни одна веточка. Даже сероватые листья, давно отпустившие души в вырай[1], не шелестели. Милава привыкла ступать тихо, так, чтобы даже пряный летний ветерок не примечал вливавшееся в него дыхание. Ворожея родилась с редким даром: не вредить. А еще умела разглядеть чужие муки да отвести их прочь от страждущих. Пожалуй, девица и дальше жила бы в крохотной, поросшей мхом хатке, что притаилась между лесом и топью, – там она была счастлива, помогая зверю, птице и прочим обитателям земли-матушки, зачастую скрытым от человечьего ока, – но вещий сон прогнал покой и заставил отправиться в трудный путь.
А привиделось Милаве, как манит ее узловатым пальцем родная бабка – черная ведьмарка. И как бы ни хотелось миновать той встречи, она понимала: не уйти с этого света ведьмарке просто так. Всем ведомо, что темные помирают долго и тяжко, пока от силы своей не избавятся. Крепко страшило, что бабка перед кончиной приневолит внучку страшный дар перенять. Чуждо сердцу было такое наследие. Да только как растолковать то помирающей, что целый век копила черную мощь? Как подобрать нужные слова? Что, если озлобится, сговорится с Моровой панной[2], да нашлет, не дай Даждьбог[3], на селян какой хвори иль иной напасти.
Потому и лежал нынче Милавин путь в деревеньку, что славилась кожевенными мастерами и, хоть пряталась в лесу, нередко привечала пришлых торговцев, охочих до местного товара.
От тягостных мыслей ворожею отвлек заметно посвежевший воздух, что через десяток шагов наполнился птичьим гомоном. Видать, до Гиблого озера добралась. Отсюда до деревни рукой подать. Она отогнула веточку, потом еще одну, прокралась к воде и затаилась. На бревнах да валунах сидели озерницы да о чем-то взволнованно щебетали. И чего-то они так оживились? Вон, даже Милаву не услыхали. Перламутровые гребни то и дело углублялись в шелковистые зеленые локоны. Красоты озерницы были редкой – не диво, что молодцы да зрелые мужи в их сети попадали шибче, чем мухи в паутину. Ворожее очень хотелось узнать, о чем чирикают прелестницы, но она ни слова не знала из диковинного языка. Вот бабка наверняка бы все поняла: ей и звери жалятся, и гады ползучие из Навья[4] вести приносят…
Отошедшая на миг грусть снова захлестнула душу. Сердце сделалось свинцовым. Деваться некуда – надобно идти к помирающей. Ворожея тихонько побрела в сторону деревни, так и не разгадав, о чем болтают озерные чаровницы.
Недалече от деревни Милаве встретился родник. Чистая водица отразила все, точно зеркало.
Никуда не годится!
Ежели стоптанные до дыр каверзни и потрепанный сарафан люди добрые еще простят, то бледный, точно у мертвячки, лик, глаза-угольки да темные спутанные волосы точно не вселят доверия к пришлой девке. А ведь к ним еще и слава бабки-ведьмарки прилагается.
Милава вздохнула и принялась приводить себя в порядок. Холодная водица споро смыла грязь с рук и ног, унесла пятна с одежи. На плечо легла длинная блестящая коса.
Когда же корзинка опустела от нехитрой снеди из ягод, а дорожный мешок уже покоился за плечами, Милава продолжила путь.
– Помогите! Помогите! – донесся женский крик из чащобы.
Ворожея стремглав кинулась на подмогу. Ветви сами расступались, трава точно подталкивала в нужном направлении. Но крик смолк. Милава остановилась. Прислушалась.
– Помогите-е! – возобновилась истошная мольба.
Видать, кто-то в болоте погряз. Тут кругом их видимо-невидимо, в сплошную трясину сливаются. Только бы поспеть!
– Помогите!.. Кто-нибудь… – голос терял силу, грозясь вот-вот совсем сникнуть.
– Держись! – откликнулась ворожея и выскочила на опушку, где очам открылась совершенно неожиданная картина: полураздетая светловолосая девица, чуть старше ее самой, отчаянно отбивалась от парня богатырского сложения. Подлец-удалец уже сжимал в руках каменюку, собираясь свести на нет и без того слабое сопротивление.
– Погодь! – задохнулась от ужаса Милава.
Парень обернулся. Его лик оказался на диво пригожим. Если б не извивающаяся жертва и булыжник в руке, ворожея ни в жизнь бы не поверила, что такой человек может оказаться лиходеем. Правильные черты исказили злоба и досада. Побелевшие от напряжения уста жестко бросили:
– Ступай своей дорогой да не суйся в чужие дела!
– Помоги мне, девица! – взмолилась светловолосая смуглянка.
– Отпусти ее! – отчеканила Милава, силясь вложить в свои слова яростную угрозу. – Отпусти, а не то я…
– Что ты? – хмыкнул молодец, но уже в следующий миг вздрогнул, замер и обмяк, русая голова безвольно упала смуглянке на плечо, а так и не пригодившаяся каменюка выкатилась из ладони. Светловолосая девица с трудом выкарабкалась из-под могучего тела. Ее плосковатая грудь прерывисто вздымалась, а ручки-веточки безуспешно кутали хрупкий стан в разорванный сарафан из суровья.
– Благодарствую, – хмуро сказала она, так и не подняв глаз.
– За что? – удивилась Милава.
– Что отвлекла.
– Он жив? – обеспокоенно спросила ворожея.
– Надеюсь, нет. – Смуглянка с отвращением сплюнула, угодив в русую голову.
– А… что ты с ним сделала?
– Всего-навсего то же, что он хотел сотворить со мной – огрела булыжником. У! Подлюка! Чтоб ты сдох! – от души пожелала девица лиходею.
Милава подошла ближе к распростершемуся в нелепой позе богатырю и поднесла ладонь к его рту.
– Дышит, – с облегчением заметила ворожея.
Светлые брови незнакомки недоуменно надломились над почти бесцветными глазами.
– Как ты можешь жалеть этого мерзотника?
Милава пожала плечами. Ей было странно слышать, что человек желает кому-то гибели, даже при таких обстоятельствах.
– Пойдем отсюда, покуда он не очухался, – предложила смуглянка.
– Но… как же мы его тут одного покинем? – забеспокоилась Милава и огляделась по сторонам.
– Ты блаженная аль юродивая какая?! Он едва не пришиб меня, разумеешь? И тебя б выследил да следом за мной в Навье отправил!
Ворожея рассеянно кивнула, но щепотку травки на ранку богатыря сыпнула. Незнакомка недовольно поджала губы. Девицы побрели к деревне. Смуглянка шла впереди, руками стягивая обрывки одежи. В какой-то миг она, не оборачиваясь, сухо бросила:
– Меня, кстати, Востой кличут.
– А я – Милава.
– Ты куда путь держишь, если не тайна?
Странно, как из такой хрупкой девицы выходили такие резкие нотки.
– Не тайна. Иду к бабке в деревню. Помирает она. А ты?
– А я путницей брожу по свету. Лучшей доли ищу.
– А тот молодец, он что…
– Этот лиходей, – оборвала спутницу Воста и снова сплюнула, – подкараулил меня да напал. Снасильничать хотел. Да, хвала богам, ты вовремя подоспела.
– Пойдем в деревню вместе. Авось и тебе там место сыщется. А если понравится, так и насовсем останешься.
