1
Был апрель в половине. Нева только еще вскрылась ото льда. По воде то там, то сям плыли большие белые ноздреватые льдины. К одной из промежуточных пристаней шлиссельбургского пароходства подошел большой пароход, пришедший из Петербурга, и, шипя парами, начал выпускать пассажиров. Вышли на пристань четыре мужика в рваных полушубках и с большими пилами за плечами, вышла баба с котомкой, с закоптелым котелком и жестяным чайником, выпрыгнул и охотник, средних лет мужчина, и стал высаживать собаку, таща ее на цепочке. Охотник был одет в чрезвычайно причудливый наряд, состоящий из желтой замшевой куртки на лисьем меху и из меховой шапки с ушами на манер капора. Плоские пуговицы куртки поражали своей величиной, были чуть не двух вершков в диаметре и имели на себе изображения собачьих голов. Кожаные сапоги с войлочными от икр до колен голенищами оканчивались раструбами и походили на средневековые испанские сапоги. К охотнику тотчас же бросился старик-егерь, в заплатанной серой куртке с зеленой облинявшей оторочкой, принял от него собаку и стал стаскивать с него ружье в чехле, перекинутое через плечо.
– Ивану Павловичу доброго здоровья! Первым из охотников изволили обновить навигацию, – заговорил он. – И Фингалка с вами… Здравствуй, Фингалка… Кажись, Фингалка-то у вас, Иван Павлыч, немного похудел.
– Чудак-человек. Собаке худоба не мешает. Нарочно выдерживал его зиму, чтобы не разжирел, – отвечал охотник и спросил: – Неужто и в самом деле я первый на пароходе?
– Как есть первый. Ведь вчера только и пароходы-то начали ходить. Пожалуйте саквояжец-то ваш. Фляжечку не снимете?
– Что ж фляжку-то снимать! Велика ли в ней тяжесть!
Они начали взбираться по ветхой скрипучей лестнице на берег. В береговых рытвинах лежал еще снег, деревья и кустарники были голы и не успели даже надуться почками.
– И зимой ни разу не приехали к нам, как есть ни разу…
– Да что же было делать при таких страшных снегах? – отвечал охотник. – На лыжах я ходить не умею. К тому же и морозы… Ведь смучали зимой двадцатиградусные морозы.
– Беда… Чистая беда. У нас и не двадцатиградусные морозы, а по тридцати пяти градусов стояли. Углы от морозов трещали, право слово. Не натопиться было – вот до чего. Бывало, так в полушубках и спали. Лежу я раз ночью на плите – вдруг удар, словно из пушки. А это мороз об угол…
– Ну?! Неужто так сильно?
– С плиты чуть не свалился – вот до чего. Немного погодя опять. А потом в третий раз. А за задворками волки воют.
– Неужто волки на деревню приходили? – удивился охотник.
– За нашей охотничьей сборной избой все ночи простаивали, – отвечал егерь. – Все собак караулили. Запах-то собачий чуют – ну, и караулят.
– Стоят и воют?
– Стоят и воют. Да ведь как воют-то! В трель.
– С голоду?
– Само собой, с радости не завоют. Ведь на деревне всех мужицких собак переели, а потом уж и к нашим собакам подбираться стали.
– Что ж ты их не стрелял?
– Позвольте… Как же их стрелять, коли ничего не видать? Ночь темная, зги не видать, а волк – он хоть и воет, но сидит, притаившись за углом, сидит и собаку караулит. – Охотничьих-то собак не попортил?
– Как возможно попортить! Берег я их пуще глазу. Чуть после сумерек – сейчас уж выводил на цепочке. Да у меня, правда, зимой-то только две собаки и было: докторова да Семена Гаврилыча.
– Приезжал доктор-то зимой?
– Приезжал раз, попробовал на лыжах, провалился – и уж больше ни ногой… А только и снега же были! Господи! И посейчас снегу в лесу на аршин, где его солнцем не хватает, а ведь уж река разошлась.
Они вышли на деревню.
– В сборную избу прикажете? – спросил егерь.
– А то куда же? Ну что, какие у вас в деревне новости? – задал вопрос охотник.
– Новый кабак открылся.
– Здравствуйте! Мало было. Это который?
– Да ежели две штофные лавки считать, то пятый. Теперича, Иван Павлыч, у нас канканерция на деревне началась. Такую водку везде продают, что просто шаль. Иван Родионов так воспламенился, что новое сукно в трактире на бильярде сделал. «Пущай, – говорит, – буду я на отличку…» Это перед новым кабатчиком-то. Тот шарманку у себя поставил, а Иван Родионов говорит: «Я ему органом нос утру». Красные занавески в чистой половине на окнах повесил, в углу купидона поставил. К каждому стаканчику кильку даром предоставляет. Новый кабатчик сад на дворе разводить собирается. «Пусть, – говорит, – господам охотникам будет в свое удовольствие». А Родивонов вчера такие слова говорил: «Заведу, – говорит, – маркитанта для селянок и дутых пирогов – пусть господа охотники кушают на питерский манер».
– Вот это хорошо. А то ведь прежде у него ничего, кроме крутых яиц, на закуску достать было нельзя, – сказал охотник.
– Бикштесы с гарниром будет стряпать, фрикадель…
– Ну, ну, ну…
– Верно-с. «Я, – говорит, – сам в погибель войду, а уж его погублю». Это то есть нового-то кабатчика. Страшная канканерция! Тот соловья над стойкой в клетке повесил, а этот – канарейку. У того новая вывеска с чайниками, а этот говорит: «Я, – говорит, – флаг повешу». Теперича друг дружку иначе и не называют, как «подлец» и «мерзавец». Иван Родионов: «Что, – говорит, – у того подлеца, как?» А этот: «Нового чего не придумал ли мерзавец-то?» Так и разговор у них. Словно у друг дружки и имени христианского нет. Даже и не кланяются. Встретятся – друг перед дружкой козырем. А жены их – так даже потеха!.. Пройдет одна мимо другой – тьфу! А та ей в ответ: тьфу! А разговора никакого. Вот оно, наше новое-то заведение. Не желаете ли зайти? – предложил егерь.
– Мимо.
– Ей-ей, водку такую дают, что просто одно воображение.
– Иди, иди в сборную избу.
– Пиво – тоже первый сорт… – продолжал егерь, умильно поглядывая на расписную вывеску трактира и постоялого двора, но, видя, что охотник не сочувствует его словам, отвернулся и прибавил шагу.
2
Май в начале. В селе Ивановском, на берегу реки Невы, близ пароходной пристани сидит, поджидая шлиссельбургский пароход, пожилой человек в охотничьих сапогах, с пустым ягдташем и двумя ружьями в чехлах за плечом. Одет он в войлочную шапку и подпоясанный ремнем серый, солдатского сукна, пиджак с когда-то зеленой, но ныне окончательно выцветшей оторочкой. Он изрядно выпивши, покуривает окурок папиросы, поминутно сплевывает и говорит двум стоящим перед ним мужикам:
– Ты думаешь, егерь – дело плевое? Нет, брат, шалишь! Егерь должен быть человек умный, да и образованность нужна. Теперича нужно знать, как с собакой обойтись, как что… а она у хороших господ только на французском диалекте и понимает. Так вот ты и учти… И все эти французские слова надо знать. Понял?
