Антология новой русской военной поэзии, которую вы сейчас держите в руках, была собрана в относительно короткие сроки (август и сентябрь 2022 г.), магистральным импульсом к её созданию стала специальная военная операция на Украине, объявленная Президентом России 24 февраля. Естественно, центральное событие и явление этого весьма представительного собрания – поэзия, гражданская и лирическая, совершенно органическим образом составляющая новейший национальный эпос.
Русская поэзия в магистральном своем значении и звучании всегда продолжение русской истории и географии. В эти категории, безусловно, попадают геополитика и внутреннее состояние сердец и умов.
Продолжение горячее, обжигающее актуальностью, когда поэты полемизируют с коллегами (Александром Кабановым, Ириной Евсой и пр.), переживают и скорбят в откликах на гибель героев (легендарные военные Воха и Корса) и мучеников (Дарья Дугина, Земфира Сулейманова) противостояния, остро реагируют на работу военкоров и гуманитарщиков.
Вот некоторые факты об авторах антологии, в бытийном и литературном контексте объясняющие, помимо прочего, ее значение и масштаб.
* * *
Количество представленных поэтов – 63. The best of the best.
Самый старший – Александр Андреевич Проханов, 84 года; самые младшие – Марк Лешкевич и Виктория Цыпленкова, которым по 26 лет – и 58 лет разницы между ними и Прохановым. Большинство поэтов – 1980-х годов рождения (их 17), на втором месте – 1970-х годов (15), на третьем – 1960-х годов (10), на четвёртом – 1990-х (7). Таким образом, в книге представлены практически все наличествующие в России литературные генерации, за исключением разве юных поэтов нулевых годов рождения. Мы намеренно не преследовали цели зафиксировать в антологии состояние поэтической зрелости – так получилось естественным образом, что говорит о многом.
Также для тех, кого интересует гендерный аспект, сообщим, что среди поэтов антологии – 45 мужчин и 18 женщин, впрочем, некоторый мужской перекос исправляют поэты-военкоры: Анна Долгарева, Наталия Курчатова, Виктория Цыпленкова. Замечательное и прекрасное трио разбавляет прославленный Семён Пегов.
С географией всё еще интереснее. Первое место по количеству авторов уверенно и естественно держит Москва (30), затем идут Санкт-Петербург (7), Донецк (5) и Нижний Новгород (4), Курск и Крым (по 3), далее везде – Белгород, Волгоград, Вологда, Казань, Кемерово, Луганск, Самара, Саратов, Ростов и даже Китай. А на страницах сборника оживают ландшафты Киева, Харькова, Одессы, Мариуполя…
Наша антология принесла две ярких литературных сенсации – под её обложкой встретились поэты, входившие в самую талантливую и скандальную литературную группу второй половины 1960-х – СМОГ («Самое молодое общество гениев»): Владимир Алейников и Юрий Кублановский. Также антология новой военной поэзии после долгого перерыва объединила представителей не менее яркого поэтического движения конца минувшего века – «Ордена куртуазных маньеристов»: Андрея Добрынина, Вадима Степанцова и Виктора Пеленягрэ. Кроме того, в книге упоминается еще один куртуазный маньерист Александр Бардодым, погибший в 1992 году в ходе грузинско-абхазской войны (Бардодым воевал за независимость Абхазии): приплюсуем и его метафизическое присутствие.
* * *
Ещё несколько тезисов принципиального порядка.
Наша антология является прямой наследницей сборника «Я – израненная земля. Русская поэзия о весне крымской и войне донбасской» («Книговек», 2017 г.). Сборник этот стал не просто лирическим лыком в политическую строку тогдашних событий: там утверждалась одновременно высокая правота национального движения в Крыму и на юго-востоке Украины и прежнее, уровня золотого века, качество русской поэзии и возвращенная насущность поэтического слова, пробужденного этим движением – новой реконкистой.
Его составитель Захар Прилепин (он же один из составителей нашей антологии) писал: «Быть может, это иллюзия, но, вглядываясь в русскую историю, я вижу оправдание многим событиям собственно в литературе. В поэзии как наивысшей форме языка. В эту форму заливается раскалённый металл – и застывает. Получается крест. Получается наконечник копья. Государство и сменяющиеся идеологии могут ставить свои оценки тем или иным событиям, но по итогам поле Куликово, Полтава, Очаков, Измаил, Бородино, Севастопольская страда, красные конники, идущие на Приморье, белые, покидающие Крым, бой подо Ржевом, знамя над Берлином – всё это факты не только истории, но и великой поэзии, растворившейся в нашем национальном сознании.
Значит, там была правда.
Наблюдая за событиями русской весны – сначала солнечными, волнующими, потом жуткими и мучительными, – некоторое время я размышлял на тему: как русское слово отзовётся теперь на случившееся? Нет, у меня не было никаких рефлексий на тему, правы ли мы или нет. За нашими плечами стоит русская литература: невозможно представить, что Державин, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Есенин, Булгаков или Шолохов видели бы в происходящем что-то иное, чем увидели мы.
В повести «Тарас Бульба» уже имеются все ответы на заданные нам сегодня вопросы. Другие ответы – не предполагаются вообще.
Все любители порассуждать на тему «…с тех пор всё изменилось» пусть заменят в учебниках русскую классику на колонки своих прогрессивных глянцевых журналов и оставят нас в покое».
Сборник «Я – израненная земля» (поэзия высочайшего уровня, шестнадцать авторов – и ни одного проходного стихотворения, десятки подлинных шедевров) должен был стать событием в духовной жизни страны, но тогда этого не случилось.
Зато «Израненная земля» стала событием в творческой жизни представленных в ней поэтов, и, как нам представляется, энергетика совместного поступка, общего высказывания и соучастия во многом определила сегодняшний поэтический реннесанс, наступивший после 24 февраля. В сборнике «о весне крымской и войне донбасской» с явно считываемой установкой поэтов на штучность высказывания, а составителя – на неповторимость опыта и образа каждого автора совершенно естественно наблюдалось чье-то высокое присутствие. В стихах Анны Долгаревой с их синтаксическими разломами угадывалась ранняя Цветаева; в державном разворачивании строф Светланы Кековой – величие поздней Ахматовой. Юрий Кублановский снова рефлексировал вокруг имперского пафоса и комплекса Иосифа Бродского в столь знакомых последнему ландшафтах; Высоцкий военных баллад и Гумилёв, офольклоренный, ушедший в народ и песню, звучали у Игоря Грача и Семёна Пегова; и так неожиданно заземленный, возвращенный из ГУЛАГа в штрафбат Мандельштам – у Игоря Караулова…
