Первый раз я не Появилась одиннадцатого января.
Когда число выбирали, этот наш дедулечка, Старший по датам, сразу сказал: «Хорошо, как Лермонтов Родишься».
А мои родители одиннадцатого поссорились. Всё с Нового года что-то выясняли, выясняли, а тут прямо с утра мама возьми и заяви: «Мне нужно подумать». А папа молчит. Я ему кричу через свой экранчик:
– Пап, ну ты что! Ты же постоянно в ноутбук таращишься! В этом твоем Интернете на каждом углу кричат, что нельзя женщине давать думать. Мама собралась и ушла. Чего доброго, к бабушке пойдет. Я бабулю люблю, конечно, но она как губы подожмет – мол, я же тебе говорила…
Вчера Настя, эта дура из соседней капсулы, Появилась. Мы с ней как-то разговорились, я ей и рассказала, что буду новое лекарство изобретать. Так она мне заявляет: «Мои в отпуск на моря поехали. Чувствую, пока ты Родишься, я твое лекарство уже запатентую». И язык показывает. Сейчас уже, наверное, мамин голос слушает.
На лекциях я многое мимо ушей пропускала, но тут прямо в голове начал жужжать голос одной из Старших: «После двух неудачных попыток Появления вы отправляетесь на Распределение».
Мам-пап, не надо, а? Видела я этих распределенцев…
Сегодня пошла выбирать новую дату.
С утра включила экранчик для вдохновения. Вдохновляться, правда, особо нечем. Мама вчера пришла поздно и весь вечер с папой не разговаривала. Ходила по дому и демонстративно напевала что-то. Папа упрямо смотрел в ноутбук. Я тоже заглянула – что такого интересного? «Футбольное обозрение»… Не понимаю, что там можно обозревать. Он и футбол-то никогда не смотрит. Потом мама накрыла на стол, и они так же молча поужинали.
Сегодня ничуть не лучше. Папа за завтраком буркнул:
– Что, так и будем молчать?
А мама ему очень весело из кухни:
– Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои.
Я не поленилась, полезла в наше Хранилище, почитала. Сомнительная жизненная концепция, особенно учитывая биографию этого Тютчева. Попробовала разобраться в его женах и детях – запуталась (ну и имена у них там, кстати, были – Эрнестина, Элеонора, Гортензия – Лизке расскажу, обхохочемся. Нам тут пока хорошо, сами себе имена выбираем, а вот когда родимся, как обзовут нас какими-нибудь Мирабеллами, и красней потом всю жизнь). Пока я про этого поэта с двадцатью женами читала, мои стали в таком же молчании на работу собираться.
Ну и ладно. Без них обойдусь. Вот сейчас пойду и выберу самую правильную дату. И никуда они уже не денутся. По-хорошему, надо бы к Лизке зайти, посоветоваться. Она ж у нас жутко умная. Все лекции по выбору родителей слушала внимательно, все записывала, отмечала. С личными архивами целый месяц сидела. Все что-то сравнивала, высчитывала. А я как своих увидела на экранчике, так сразу и заорала: «Вот эти!» Тетенька с Распределения на меня очень недовольно посмотрела и говорит так строго:
– Попрошу вас говорить тише и вести себя спокойней.
Я вспомнила, что нам на уроках по этикету общения говорили (ну, точнее, мне Лизка потом пересказывала, на самом уроке я под партой про пингвинов читала – случайно попалась ячейка в Хранилище, не оторвешься. Родителям бы тоже не мешало почитать, как друг к другу надо относиться).
Постаралась сделать такое же лицо, как у ангелочков на рождественских открытках, которые накануне в Хранилище рассматривала. И говорю, как Лизка, тихим, смиренным голосом:
– Прошу прощения. Давайте продолжим.
Но я-то имела в виду – продолжим этих родителей смотреть, а она возьми и перелистни на следующее изображение. Я перепугалась, что мы их сейчас потеряем, и опять как заору:
– Нет, нет, не этих! Вон тех верните!
Она тогда вздохнула и что-то у себя на экране посмотрела. Потом так грустно на меня взглянула и говорит:
– Хотите ознакомиться с личным делом? Могу предоставить в распоряжение на сутки.
А я ни с каким личным делом знакомиться не хотела. Что там читать? И так ведь понятно, что вот эти – самые лучшие. Я когда увидела, как они идут по улице, обнявшись, сразу поняла, что только меня им и не хватает.
Но тетенька почему-то еще раз очень тяжело вздохнула и поставила галочку в своем журнале.
– Всё, – говорит, – идите.
Я спрашиваю:
– Как это, идите? Я без этих родителей никуда не пойду! Выдайте мне на них разрешение.
Она уже не сердилась совсем, даже улыбнулась.
– Разрешение будет выписано в течение дня. Ожидайте появления специального приложения на вашем экране. В случае принятия решения об отказе от заявки…
Но я ее не стала дослушивать. Крикнула «спасибо» и со всех ног помчалась в капсулу. Весь день просидела у себя, даже к Лизе не ходила и в Хранилище ничего не смотрела. Все ждала, когда появится приложение, экран из рук не выпускала. Волновалась ужасно – вдруг тетенька что-то перепутала? Вдруг мою заявку потеряли. Или еще хуже – не одобрили.
Но тут экранчик замигал голубоватым светом, и под кнопками «Хранилище» и «Помощь» появилась еще одна, с красивой витой рамочкой. У меня так дрожали руки, что я никак не могла на нее нажать. А когда наконец попала по кнопке «Родители», мне вдруг сразу стало легко и хорошо, потому что я увидела, как мама с папой сидят на диване и смотрят какой-то фильм. В комнате было темно, только маленькая уютная лампа в виде изогнутого фонаря горела на столе. И лица у них в свете этой лампы были такие…
В общем, я, наконец, поняла, что такое счастье. А то в Хранилище об этом написано как-то непонятно.
По дороге в Центральное Управление все-таки решила зайти к Лизе. Наверное, на самом деле я очень боялась снова идти к доброму дедушке. Один раз уже не получилось, а три шанса дают только в сказках, которые нас заставляли читать на занятиях «для формирования общеантропологического представления».
Не знаю, у меня ни обще, ни конкретно, никакого антропологического представления не сложилось. За исключением того, что не стоит разговаривать со старушками, обитающими в избах на курьих ножках. А Лизка говорит, что я просто несознательно подошла к освоению материала.
В общем, к Лизе я шла не в самом лучшем настроении. Чтобы хоть немножко развеяться, решила пойти длинной дорогой – мимо капсул с Появившимися. И хотя нас оттуда гонял Смотритель – дядечка со строгим голосом и очень добрыми глазами, я все-таки часто пробиралась к капсулам и подолгу смотрела на тех, кто скоро должен был Родиться. Они безмятежно болтались в невесомости с закрытыми глазами и почти все время улыбались.