– Это до войны еще было, в сороковом году, – начал он.
Стояли они на боевом посту где-то в германской глубинке, дело было в самом конце войны, охраняли какой-то стратегически важный особняк, в котором не было ничего кроме мебели, и, по совести говоря, вовсе никто ничего не охранял, а сидели они на ступеньках посреди чёрной немецкой ночи и отчаянно боролись со сном.
Петька Погорельцев по прозвищу Петька-болтун поёжился, явно намереваясь начать очередной свой рассказ, перекинул автомат на колени и продолжил:
– Ехал я на лето к тётке в Саратов, жара, духота, вонь, поезд идёт медленно, то и дело останавливается. Слева бабка ртом беззубым шамкает, напротив дед яйца варёные чистит да жуёт, потом бабка храпит, дед ворчит, потом наоборот. Тоска смертная в общем.
Ну пялился я в окно от нечего делать, а что там, в окне? Поля да леса, потом станция какая, да снова поля да леса. Короче сморило меня, забрался я на верхнюю полку да заснул.
И приснился мне сон странный, будто просыпаюсь я в вагоне, а возле меня проводник стоит и так сурово мне выговаривает:
– Что же Вы, товарищ Погорельцев, спите? Ваша станция скоро, а Вы спите! Берите скорее Ваши вещи, я Вас провожу.
Ну я натурально хватаю чемодан – и в тамбур, глядь – а вагон пустой. Совсем пустой, ни одного пассажира нету! Я хоть и удивился, а виду не подал, и спрашивать ничего не стал. Поезд остановился, проводник вниз спрыгнул и ступеньки (невиданное дело) мне опустил, дождался, пока я сойду, поднялся обратно в вагон и торжественно так сказал:
– Счастливо Вам оставаться, товарищ Погорельцев, до свидания!
– До свидания, – говорю я, и поезд тут же трогается.
Стою я на перроне, глаза протираю, да зеваю, и вижу – не Саратов. Вообще не Саратов. Станция какая-то, посмотрел вокруг, вот название: станция «Солнечная», красивыми буквами зелеными написано и желтый полукруг сверху, на солнце похожий. Никогда я про такую станцию не слыхал и никого тут не знаю, а ведь к тётке не первый раз еду!
Стою, значит, на перроне – один одинёшенек, что удивительно – вообще никого на вокзале, ни одной живой души, стою и думаю, как мне теперь отсюда до Саратова добраться, смотрю по сторонам и поражаюсь, как всё тут чисто и красиво: ни окурков тебе, ни блевотины, ни нищеты, клумбочки-цветочки всюду. И тут голос за спиной:
– Здравствуйте! С прибытием Вас!
Я на голос поворачиваюсь – девушка стоит. Как она неслышно ко мне подойти умудрилась – не могу понять. Красивая, высокая, стройная, не чета твоим коровам колхозным, темные волосы в короткой стрижке, черные брови и глазами огромными голубыми смотрит на меня внимательно так, словно бы оценивает. А еще рубашка на ней белая была и короткая юбка.
– Добрый день, – отвечаю я, – тут, наверное, какая-то ошибка вышла, не моя это станция, я в Саратов еду, к тётке! Когда тут следующий поезд до Саратова?
– Саратов? – нахмурилась девушка, – нет, не слыхала про такой.
И пока у меня глаза на лоб лезли, она и добавляет:
– В любом случае, товарищ Погорельцев, следующий поезд будет только завтра утром, поэтому разрешите мне Вас встретить, показать Вам мой город, познакомить, как говорится, с достопримечательностями. Будем знакомы, я – Катя.
И протягивает мне руку решительно так, что я даже опешил и руку эту сразу пожал. Теплая рука, мягкая.
– Петр Погорельцев, – отвечаю я, держа её за руку, и ловлю себя на том, что ни глаз оторвать от неё не могу, ни руку отпустить. Неловкая ситуация значит. Стою, держу я Катю за руку, а сам думаю: как это – завтра утром? Мне тётке сообщить надо, она старуха железобетонная конечно, но старуха всё-таки…
А Катя вежливо так руку свою из моей высвобождает и говорит: пойдёмте. И я, словно заколдованный, иду за ней, только и успел чемодан схватить. И идём мы к зданию вокзала, да там, мужики, и Саратов со своим коровником позавидует такому вокзалу: кремовое здание с башней, а в башне часы золотые, и словно бы мерцают, а спереди колонны мраморные.
– Станция Солнечная, город – тоже Солнечный, – говорит Катя, – это мой город и мой мир, живу я тут одна единственная, встречаю прибывающих пассажиров на вокзале, знакомлю с городом, а потом они уезжают следующим поездом, и я их провожаю.
Удивления во мне и так было, аж вываливалось, а при таких её словах я последний разум растерял.
– Как так одна?
– А вот так. Здесь, в городе больше никого нет.
– Может из соседних деревень кто приезжает погостить, или из соседнего города? – мямлю я.
– А соседних городов и соседних деревень тоже нету, – говорит, да так, знаете, беззаботно, словно у нас каждому гражданину по персональному городу полагается.
Заходим мы в здание вокзала, а там птицы каменные на стенах, и у каждой птицы глаза светятся, и головы нам вслед поворачиваются, словно бы следят, а на стене расписание поездов висит, и буквы по этому расписанию сами по себе бегают туда-сюда. Что говорить, удивительный вокзал, какой там Саратов.
А немного в стороне – буфет сверкающий. Как будто не буфет это, а операционная хирургическая. Бутылки стоят различные, пирожки да булочки, бутерброды… Аж засосало под ложечкой. Жаль, буфетчицы не видно. И словно бы прочитав мои мысли, Катя спрашивает:
– Не хотите ли чаю, Пётр?
– Хочу, – говорю. Очень.
Заходит после этих моих слов она за прилавок, и сама мне чай наливает, и тарелку с бутербродами на стол передо мной ставит, и напротив садится:
– Буфетчицы тут нет, так что я уж сама за Вами поухаживаю.
– А Вы сами как же?
– С удовольствием, – сообщает она и наливает себе чай.
– Вы конечно удивлены, однако ничего удивительного здесь нет, – говорит она, – в моём городе может остаться лишь тот, кто захочет в нём остаться. Пока вот никто не захотел, поэтому гости есть, а жителей нет. Но впереди очень большая жизнь, и кто-нибудь обязательно захочет здесь жить. А пока я встречаю и провожаю гостей, учусь чему-нибудь, читаю книги в библиотеке, катаюсь на велосипеде и рисую, иногда шью.
– Должно быть это очень грустно – так жить?
– Нисколько, тем более я не готова сказать, что когда-либо жила какой-то другой жизнью. Мне не с чем сравнивать, к гостям я привыкнуть не успеваю, а вот сами гости – наоборот, боятся здешней тишины, безлюдья и спокойствия. Может быть Вам здесь понравится, а может нет, и тогда ваш поезд – завтра утром.
Слушаю я её, братцы, и дума про себя, что мне уже здесь нравится.
Кому бы не понравилось?
Мы допили чай и вышли на городскую площадь, в центре которой стоял памятник неизвестному мужчине. Странный памятник: мужчина разводит руки в стороны и пожимает плечами, а выражение на лице у него было такое, как будто он восклицает: «не пойму!». Никогда я не видел таких странных памятников, если честно.
