Я помню тот день так, как будто это было вчера. В тот первый июньский день я закончила работу довольно поздно, потому что выступала с музыкальной группой «Кроффт». Я работала бэк-вокалисткой, нашу музыкальную группу пригласили выступить на небольшой вечеринке в закрытом клубе. Я отработала в этот день с полной отдачей, хотя с трудом переношу шумные вечеринки в ночных клубах, где большое скопление нетрезвых людей.
Изначально я хотела быть сольной певицей, но и работа на бэк-вокале в группе «Кроффт» меня тоже радовала. Попутно я работала над своим новым альбомом как автор и исполнитель, а еще – секретарем на ресепшен, надо же было на что-то жить. Конечно, я выматывалась. Но этот день вымотал меня настолько, что я забыла переодеться и поехала прямо в сценическом платье домой. Оно было длинное, в пол, серебристого цвета с отрытыми плечами и большим разрезом почти до талии.
Я поняла, что не переоделась только в машине по взгляду проходящего мимо мужчины, который со странной ухмылкой посмотрел на меня. Честно, мне было пофиг. Единственное, что смущало, так это то, что я забыла снять крупные серебристые серьги, которые тянули уши. Я подумала, что сейчас доеду до светофора и сниму их.
Этот первый день лета не был жарким, а к вечеру еще сильнее похолодало. Огни города и плавное движение автомобиля обычно успокаивали меня, но в тот вечер мне просто хотелось домой, чтобы упасть на кровать и уйти в сон. Мне лень было переодеваться, и в какой-то степени я была рада своему одиночеству, потому что дома мне не придется ни с кем разговаривать. Когда я ехала в машине, в моей голове крутилась моя новая песня, написанная на расставание с моим парнем Артемом, которого я когда-то считала любовью всей моей жизни.
Когда я начинала писать эту песню, мы еще встречались, а когда расстались, то я решила, что обязательно допишу ее в знак нашей любви, как прощальный подарок ему и себе тоже. Мысленно я ее дописала, оставалось только записать ее в студии звукозаписи, чтобы считать свершившимся фактом моей биографии.
С Артемом мы последние месяцы почти не общались. Расстались, впрочем, мы из-за моего творчества, точнее моего плотного графика, куда он был выписан не первым номером. Его просто не устраивало, что меня никогда нет рядом. Мы ругались на этой почве, потом искали компромиссы. Я старалась решить эту проблему, но в сутках всего двадцать четыре часа и для Артема не находилось там места ни днем, ни ночью. Я страдала, но, когда он ушел, испытала облегчение. Я чувствовала, что он обижен на меня. В какой-то степени новой песнью я хотела заслужить его прощение.
Последнее, что я помню из той дороги, а точнее – той моей жизни, это как я остановилась на светофоре, потом сняла серьги. Рядом на соседнем сиденье лежала моя большая ярко-красная сумка, и я потянулась к ней, чтобы закинуть серьги туда. Я думала, что я отвлеклась от дороги на секунду, и ее хватило, чтобы разделить мою жизнь на до и после. Больше я ничего не помнила.
Мне потом в больнице рассказывали, что было несколько скорых и полицейских машин. Моя машина была всмятку, потому что в нее на полном ходу врезался черный джип. Я не помнила ни этого джипа, ни этого водителя, который был за рулем. Когда я открыла глаза на больничной койке, в моей голове играла эта мелодия, эта новая песня, которую я написала для своего бывшего, но я не знала, что вместе с этой мелодией попрощаюсь не только с любимым мужчиной, но и со всей своей прошлой жизнью.
В больнице мне сказали, что я осталась чудом жива, что при таком столкновении не выживают. Мне рассказывали, что когда приехала полиция, то, глядя на мою машину, сжатую в гармошку, полицейские спросили: «Где труп?» Трупом должна была быть я. Каким-то чудесным образом в этот день в моей машине сработали все подушки безопасности, поэтому я осталась жива. Мне сказали, что водитель черного джипа скончался на месте от травм.
В больнице мне постоянно твердили, что мне очень повезло и что я должна радоваться, что осталась жива. Но я никак не реагировала на эти слова. Если раньше у меня были стимул и мотивация жить на всю катушку, у меня были амбиции, то после аварии я поняла, что пришло в негодность не только мое тело, но и моя жизнь. Я не чувствовала свою правую руку, она просто болталась сбоку. Я не понимала, как можно выступать и играть на гитаре, подбирать музыку без правой руки. Я не хотела, чтобы на сцене меня жалели, это было слишком унизительно для меня. Это был конец, все мои планы обрушились в момент столкновения. В больнице я просто лежала и смотрела в потолок, я не могла пошевелиться, подняться с постели, у меня не было сил. Речь у меня была замедлена – то ли из-за лекарств, что мне давали, то ли из-за черепно-мозговой травмы, моя голова была забинтована.
Меня никто не навещал, навещать было просто некому. С парнем я рассталась, с семьей я и раньше отношения не поддерживала. О том, что меня будут искать на работе, я и думать не хотела, отчасти виня их в случившемся, потому что слишком много работала на них. Этот бешеный рабочий график сводил меня с ума, хотя я сама на него подписалась.
Теперь у меня не было работы, и возвращаться мне было некуда, потому что моя съемная квартира вряд ли бы пустовала так долго. Хозяйка квартиры и раньше была недовольна, что в ее квартире по ночам звучит музыка, на которую ей жаловались соседи. Так что наверняка она испытала облегчение, что я не вернулась, и теперь квартиру можно сдавать более дисциплинированным людям, которые не будут петь по ночам и играть на гитаре. В больнице, где я лежала, зеркал не было, телефона у меня не было, его забрали. Весь персонал был в зеленоватой одежде, хотя мне раньше казалось, что врачи ходят исключительно в белом. Из коридора я слышала, что одна из медсестер, разговаривая по телефону, сказала, что она скоро вернется домой. Это последнее слово прострелило меня насквозь, оно доделало то, что не доделал протаранивший мою машину джип. Слово «домой» просто убило меня морально, потому что теперь мне некуда было возвращаться. Спасало только то, что, пытаясь вспоминать события из своей прошлой жизни, я понимала, что многого не помню. В тот момент мне казалось, что это к лучшему.
