С нашего конца прошло уже не меньше, чем несколько лет, все страсти превратились в тишь, но воспоминания все так же приходят ко мне при желании развлечь себя влюбленностью. Казалось бы, я столько перебрала возле своего лица губ, а запомнился лишь один, и не всегда яснеется, иронично это или вовсе печальная участь однолюба. Хочу подметить, что конец виднелся уже в самом начале зарождения больного союза, но каждый из своих побуждений решил поставить на кон свою судьбу и рассудок. Наша игра началась!
Я ненавидела уже при первом взоре в его глаза, они были настолько глубоки и черны, что мне приходилось сопротивляться своему желанию не смотреть в них вновь. Он славился дурной славой перед мной еще за несколько месяцев до нашего первого обмена словами. Мой страх таких мужчин всегда был основан на фактах и действиях, они были ужасающими по отношению к чувствам дам, и, несмотря на возраст, он уже побывал со многими, и, конечно же, внутреннее самолюбие мне кричало о том, что «мы на этом месте оказаться не должны!». И, чтоб не угодить в его чарующие кисти, я перевернула восхищение в жажду мести за женский пол и справедливости. Но запомните: «справедливость не хоминг[1], злость вернется, а доброта не всегда», – я убеждалась в этом раз за разом.
Решающая прогулка, мы раскрылись с искренностью перед друг другом, помню, как на закате, сидя у волнующейся речки, мы расположились на камнях, растягивая пойло. Он и я знатно перебрали, единственное, что я запомнила, – как, говоря о чем-то возвышенном и важном, я попросила обязательно запомнить на всю жизнь то, что я сейчас вымолвлю. Он сосредоточенно дал обещание, и я гордо произнесла. Слова были глубокими, они могли изменить всю последующую историю, но моя память оборвалась совместно с его. Встретившись следующим днем совсем иначе расположенными, мы поспешили обсуждать этот вечер, и что же вы думаете?
Мы оба запомнили фразу «только обязательно запомни!», а саму суть упустили оба. Хохот залил звонко улицу, наш смех соединялся в общее. Но, несмотря на сближение, я начала свои манипуляции с холода, мне сыграли в пользу его необразованность и неумение распознавать истинные мотивы. Поэтапно он раскрывал свои карты сам, приосанившись, с гордостью в интонации рассказывал о своих злодеяниях после акта с женщиной. И когда он начал влюбляться, я начала вставлять в тонкие струны души лезвия, которые при малейшем движении разрезали до обрывания эти струнки. Струнками являлись убеждения и его эго, то, на чем основывается личность!
И после каждого промаха, я говорила тонко подмеченную фразу по каждой из ситуаций, где он поступил неэтично и оскорбительно по отношению к человеку, добавляя в конце: «А ведь ты поступал так же с другими, теперь ты понимаешь, насколько было больно им?»
Его растерянный и наполненный болью взгляд направлялся со сверкающими, не выходящими за пределы ресниц слезами прямо в мои, после чего я ощущала себя узурпатором[2], который учит на ошибках. Осознавая жестокость этого метода, мне безумно хотелось прижать его к своему сердцу и не отпускать голову с светло- русыми власами из моих рук, но я этого еще долго не делала. Он проходил наказание без поощрения. Это был не первый такой мужчина, поэтому я уже подсознательно знала, куда бить, чтоб он не встал еще долго, первый такой был мой отец… Поэтому мотивов отыграться у меня было более чем достаточно.
Не нужно делать поспешных выводов, мой читатель, ведь это лишь начало!
Несмотря на трезвость ума и ложное убеждение о контроле своих чувств, меня неимоверно тянуло к нему, а еще беспощаднее было желание дотронуться до его кожи, она была так бархатна и бела! Тепло от шеи пахло как самый любимый сорт для зависимых. Я вдыхала с такой жадностью его аромат, словно вот-вот он угаснет и я больше никогда не учую. Мои глаза прикрывались и закатывались в момент, ресницы, опустившиеся от наслаждения этим парным, словно молочным запахом (но одновременно чувствовалось мужество поверх этой сладости) могли бы меня на тот момент выдать. Такой гармонии в запахе я не подметила больше ни в ком, хоть и прошло предостаточно времени и сменяющихся мужчин.
Его благоухание мне не надоедало совершенно, насыщеннее всего аромат раскрывался в волосах и возле ключиц, что распахнуто подчеркивали крепкие плечи. Признаться честно, этот запах не надоел мне по сей день, но, к сожалению, единственная вещь, которая у меня от него осталась, уже истратила его запах сквозь года и пропиталась насквозь моим. Да, мой запах еще слаще, но мой не его!
Когда я заметила в акцидентальном[3] потоке мыслей свое восхищение, я не на шутку испугалась, влюбиться в бретера для моей безопасности было вовсе недопустимо! Но мое созерцание во взгляде становилось с каждой встречей все нежнее и проницательнее, в то время как он уже расположился и сознался мне в своей влюбленности. Я же отражала признания в урну, избегая момента ошибки в идентификации чувств с его стороны и поспешных выводов, чтоб не стать очередной, над кем он посмеется.
Отдав себе должное признание за крепкий настрой, который он все никак не мог пронять, я создала нашу любовь своими руками. Я осознала это спустя несколько месяцев наших с ним компанейских приключений, так как я не позволяла даже попытки притронуться к моим губам, что было для него весьма шокирующе. Раз за разом словесно он давал мне понять, что я первая, кто его так беспардонно динамит, что для меня при влюбленности весьма привычное дело. Зато благодаря этому он увидел не только сексуальное влечение, но и простор моего внутреннего мира, который в последующем он уничтожит, не пощадив даже глубинные и потайные страхи.
Возможно, мне нужно было сбежать сразу, я ведь понимала, на что он способен и что это явно произойдет. Но я была так увлечена жаждой мести и притяжением к нему, что совсем не учла одного: «раскручивая карусель, ты закрутишься в ней тоже!». Знали бы вы этот соблазн и сладость, искушающий сок, выходящий из ядовитых речей и прикосновений, пристрастие все же не дало возможности удержаться перед друг другом. Наш первый поцелуй!
Его уста наполнены ровным строем белоснежных зубов. Губы конгруэнтно сочетались с чертами лица. Они вмиг из бледно-розового оттенка налились алым румянцем. Недаром назвали аркой купидона эту выразительную дугу над губой. Его глаза за мгновение стали еще чернее, яко[4] зеницы были одним цветом с радужкой глаза. Поражающее зрелище. Меня словно наизнанку пробили штампом картинной красоты. Шарма поцелую добавил его долгий путь, словно ток пробил мой стан, я почувствовала боль радости, у меня выступили слезы. От чего же мое дыхание перехватило больше, от досады проигрыша, от того, что я вступила на это минное поле? Это был замедленный суицид! Парализующий страх разрывал меня под пеленой ликующей влюбленности. Чувство сожаления словно ударило в мое солнечное сплетение, и я готова была умереть прямо во время этого поцелуя, только чтоб мои пророчества не сбылись, как же я хотела ошибиться в своих догадках на его счет!
