Человек-марионетка лежал ничком. Над его головой цвели яблони, вокруг стеной стоял прошлогодний сухой бурьян. Запрограммированный только что очнулся. Это был крупный мужчина, шести футов с лишком, весил он явно больше двухсот фунтов, и во всей этой массе не было ни грамма жира. Лежа без движения, он казался грубо высеченной из камня громадой бугристых мышц, пародией на статую могучего героя, изваянную неумелым скульптором. Но вот он пошевелился, и чуть заметное движение смазало резкие грани, грубо обтесанный камень ожил, смягчился, уступил место лоснящейся, вкрадчивой кошачьей гибкости. Застывшие бугры мускулов легко и неуловимо заиграли. Похоже, человек этот был тренированным бойцом. Может быть, наемником.
Марионетку туго, точно вторая кожа, обтягивал черный плотный нейлон. Будто на человека напялили костюм для подводного плавания, причем на размер меньше. Светлые волосы убраны со лба и упрятаны под тугой черный капюшон. На спине укреплен довольно тяжелый ранец, но человек, похоже, не чувствовал его веса. Впрочем, будь этот ранец весом с двухтонный бьюик, он и тогда вряд ли обременил бы хозяина.
Человек перекатился на спину и сквозь переплетенье нависших ветвей всмотрелся в небо, затянутое легкой дымкой ночного весеннего тумана. Над головой тускло мерцали звезды. А голова болела. Болела жутко. Одно местечко позади правого уха дергалось так, будто там, внутри, методически топал крохотный гномик. Еще мучило странное чувство ложной памяти – он словно уже был здесь раньше и в то же время сознавал, что не был, не мог быть. Но как тогда он очутился здесь? И где это – «здесь»? Почему это произошло с ним?
Осторожно приподнявшись, стараясь не тревожить гномика в голове, человек сел и осмотрелся. Впереди и по сторонам сплошь росли деревья. Нагие яблоневые ветви перечеркивали небо, их костистые пальцы трепетали и тянулись к нему, точно грозили. Нет, человеку здесь ничто и ни о чем не говорило. Слегка пошатываясь, он поднялся на ноги. Гномик в голове бурно запротестовал, затопал обеими ногами, черепная коробка точно вспучилась у правого виска. Вот-вот голова расколется, как переспелая дыня, тем все и кончится. Он осторожно обернулся, ожидая вновь увидеть деревья, и увидел дом.
Это был старинный особняк, построенный еще в девятнадцатом веке, годах в восьмидесятых. Или в девяностых. Множество колонн, в нишах между колоннами окна, веранды вокруг всего дома. Несмотря на свою древность, дом отлично сохранился. Даже в тусклом свете луны, едва пробивавшемся сквозь туман, были видны свежепокрашенные стены, тяжелые двойные двери, аккуратно подстриженные кусты живой изгороди. Хозяева хорошо заботились о своем жилище.
Странно, но, когда взгляд человека обратился на дом, из виска его точно вынули иголку. Боль стихла, голова перестала кружиться, мир обрел целостность. Словно зрелище это послужило ключом, отрегулировавшим его. Мгновением ранее здесь стоял растерянный пришелец ниоткуда, который никак не мог сообразить, где и почему он очутился. Теперь это была полностью отлаженная марионетка, и дальнейшие действия ее соответствовали программе.
При виде дома он вновь упал в траву, точно пытаясь укрыться, хотя ночь, туман и темная обтягивающая одежда и так достаточно хорошо его скрывали. Какое-то время он изучал окружающий пейзаж, потом вновь вскочил и, пригибаясь, точно зверь, выслеживающий добычу, двинулся вперед. Свет в доме не горел, обитатели его крепко спали. Все шло по плану.
Человек не задумался о том, кто составил этот план и с какой целью. Его мозг был лишен той части, в которой могло бы возникнуть любопытство или сомнение. Он просто знал, что поступает так, как нужно.
Так и не распрямившись, он выскочил из-под яблоневого шатра и с обезьяньей ловкостью устремился вверх по длинной пологой лужайке к задней части дома, до которой было ближе. Поскользнувшись на росистой траве, он чуть не упал, но умудрился выправить равновесие точным движением канатоходца, которому попала под ноги банановая шкурка. Двигался он пугающе тихо, даже дыхания его не было слышно в застывшей ночи.
С того момента, как человек покинул укрытие под яблонями, прошло всего несколько секунд. И вот он уже нырнул под перила заднего крыльца и упал на колени, тяжело переводя дух. Поскольку сверху не раздался гневный окрик, он двинулся вдоль перил, нащупал ступени и тихо поднялся на крыльцо, к задней двери.
Она тоже была двойная. Снаружи – сплошной алюминиевый каркас, плотно пригнанный к раме. Если бы дверь была не застекленной, а сплошной, попасть внутрь было бы значительно труднее. Впрочем, это не помешало бы ему войти. Для марионетки не было ничего невозможного. Программа рассчитывалась так, чтобы справиться с любым непредвиденным обстоятельством. Стоя на коленях, пришелец скинул рюкзак, достал оттуда то, что требовалось, и вновь водрузил рюкзак на спину. Требовалась ему маленькая, вроде бы медная монетка. Человек осторожно двумя пальцами взял ее и приложил плашмя к стеклянной поверхности внешней двери. Раздалось негромкое жужжание, точно растревоженные пчелы закружились над садом. Человек постепенно продвигал монетку вверх вдоль края стекла, за ней оставалась пустота, и мелкая стеклянная пыль тихо сеялась к его ногам. Когда дыра стала достаточно велика, он просунул в нее пальцы, изнутри отщелкнул замок и распахнул дверь.
Во второй двери, сколоченной из тяжелого дерева, было всего одно окошечко, маленькое, овальное, расположенное на уровне лица. Человек приложил к нему монетку, растворил стекло и просунул руку, нашаривая замок. Пальцы его едва достали до защелки, однако он ухитрился ее открыть. Осторожно придерживая дверь рукой, он толкнул ее и оказался в темной кухне.
Внутри дома царило не разберешь какое время. Обстановка была викторианской, зато начинка – суперсовременной. Огромная кухня вся была заставлена шкафами и буфетами темного дерева. В центре на красном кирпичном полу утвердилась тяжелая деревянная тумба, служившая и столом, и рабочим местом для готовки. В тумбу были встроены раковина, мусоросборник и плита, поблескивающие хромированной отделкой в тусклом свете, сочившемся из двух широких окон.
Человеку-марионетке не понадобилось на ощупь определять, где что находится. Его чувства были остры и мгновенны, словно у дикого зверя. Он безошибочно направился из кухни в затейливо украшенную столовую, оттуда в гостиную, где одна мебель стоила столько, что избавила бы от нищеты полдюжины азиатских семей. Он нашел лестницу и стал подниматься по ней; тут его дыхание участилось. Он не знал тому причины, да это его и не интересовало.
Одолев крытые ковром ступеньки, он метнулся в тень левой стены, подальше от окон на противоположной стороне. Это сработал скорее всего не план, а инстинкт. Он дышал, широко раскрыв рот – так меньше слышен шум дыхания. В десяти шагах от лестницы он остановился и прищурился. Отыскал нужную дверь, прижался к ней, прислонил ухо к доскам. Какое-то время ничего не было слышно. Затем до него донесся тяжелый вздох спящего. Пришелец бесшумно нащупал прохладную медь дверной ручки и осторожно ее повернул.
