Говорят, есть люди, которые любят ходить на похороны. Я к ним не отношусь, может быть, возраст пока еще не тот, чтобы любить подобные мероприятия, а может, характер у меня для этого дела неподходящий. И вообще, я не уверен в правдивости информации о существовании таких людей. Лично я в похоронах ничего хорошего или хотя бы интересного не нахожу, а ведь проводил в последний путь я, несмотря на относительную молодость, уже многих: мало кому из молодых спортсменов удается сделать спорт своей профессией на долгие счастливые годы, зато несть числа тем, кто отдает свою накачанную мускулатуру и приобретенные в секциях навыки за хорошие деньги в охранные службы или за еще большие деньги – в криминал. Вот и хороним.
Но сегодняшние похороны, на которые я явился, как полагается, в черных джинсах и черной водолазке, держа в руках охапку пушистых разноцветных астр, были другими. Солидными, спокойными, многолюдными. И что самое любопытное – ни одного истерического выкрика, никого, кто забился бы в рыданиях, хватался за сердце или терял сознание, как часто бывает, когда внезапно гибнет тот, о чьей смерти никто и думать не думал и чей неожиданный уход повергает близких в шок. Н-да, ни малейших признаков шока я не наблюдал. И это было странным.
Впрочем, нет, не буду кривить душой. Еще два дня назад меня долго и муторно допрашивал следователь, ибо результаты вскрытия показали совершенно недвусмысленно: смерть наступила в результате отравления, а точнее – остановки сердца, вызванной огроменной дозой сердечного препарата, прописанного одному из членов семьи. И совсем даже не тому, кто в итоге умер. Можно по ошибке выпить не ту таблетку, но одну, а не пару десятков, к тому же растворенных в большой кружке с чаем. Вот такие пироги…
К ритуальному залу я подъехал одним из первых и сидел в машине, наблюдая за прибывающими. Минут через пять после меня появилась сверкающая – только что из мойки – машина, из которой, к вящему моему изумлению, вылез Игорь, участковый, обслуживающий тот микрорайон, в котором проживала семья Руденко. С Игорем я познакомился давно, еще когда только начал работать у Руденко, он мне нравился, и мы даже пару раз пили пиво в ближайшей забегаловке и трепались о всякой ерунде, и я, конечно, замечал, что прикид у него неброский, но фирменный, однако мне и в голову не приходило, что он ездит на такой тачке. Впрочем, возможно, машина и не его, просто взял у кого-то, чтобы доехать до ритуального зала, расположенного довольно далеко от центра.
Игорь заметил меня, подошел и уселся рядом, на переднем сиденье.
– Здорово, – кивнул я, – пришел оказать уважение и выразить соболезнования?
– Следователь велел быть, – хмуро ответил он. – Понаблюдать. Ну, сам понимаешь, смерть-то криминальная. Опера тоже сейчас подтянутся. Паша, ты порядок знаешь?
Я снова кивнул. Уж сколько этих похорон было на моей памяти…
– Пойдешь с первой группой, с близкими.
Я удивленно посмотрел на участкового. На церемонии прощания в зал, где установлен гроб, сначала приглашают самых близких, иными словами – членов семьи, дают им возможность побыть наедине с усопшим, порыдать, а уже потом, спустя минут десять-пятнадцать, когда проходит первая волна истерик, запускают всех остальных, после чего и начинается собственно гражданская панихида или отпевание, это уж у кого что. Членом семьи Руденко я не являюсь, а причислить меня к близким если и можно, то с очень большой натяжкой. Кто я им? Наемный работник.
– Неудобно, – с сомнением произнес я.
– Я понимаю, – в голосе Игоря зазвучала неожиданная мягкость, – я все понимаю, Паша, но я тебя прошу. Пожалуйста. Уж мне или операм из розыска идти с близкими совсем не в дугу, а посторонние глаза должны быть. Обязательно. Убийца – кто-то из тех, кто пойдет с первой группой, с родными. И очень важно знать, кто где стоял, как себя вел, как смотрел, кто с кем переговаривался, кто плакал, а кто только делал вид, что скорбит. Ну, Паш?
Я молчал, уставившись в приборную доску.
– Ты пойми, – настойчиво продолжал Игорь, – первый момент, когда они увидят открытый гроб, – он самый острый, так всегда бывает. Большинство из них видело человека только живым и здоровым, потом его увозит «Скорая», потом сообщают, что он умер, и потом они видят его уже мертвым в гробу. Это невероятный шок. Люди в этот момент плохо владеют собой, плохо соображают, и очень часто вылезает то, что они хотели бы скрыть. Ну? Поможешь?
В общем, он меня уговорил.
И вот я стою в небольшом красивом зале, в центре которого возвышается открытый гроб, и наблюдаю за присутствующими, спрятав глаза за темными стеклами очков. Тут все в очках, все до единого, кроме самого младшего, шестилетнего Костика, и иди знай, то ли человек прикрывает покрасневшие и опухшие от слез веки, то ли хочет скрыть сухой, равнодушный или полный злорадства взгляд.
Кто из них убийца? Кто? А ведь это совершенно точно кто-то из них, потому что больше некому.
Мог ли я знать два года назад, когда пришел работать к Руденко, что все закончится вот так страшно?
* * *
Когда я был еще пацаном, мама постоянно твердила, что надо быть умнее, хитрее, осторожнее, что я со своим таранным прямодушием, которое я по наивности считал честностью, только настрадаюсь, а толку все равно не будет. По-видимому, мамуля была права, но, чтобы это оценить, мне понадобилось прожить без малого тридцать лет, набить синяки и шишки, завоевать кое-какие призы и медали вкупе со званием мастера спорта международного класса, побалансировать на грани инвалидности и в конце концов остаться без работы и без жилья. Вернее, жилье пока еще было, но очень условное, а вот работы не было совсем. Никакой. Условность же моего пристанища заключалась в том, что мне, скрипнув зубами, разрешили пожить в нем бесплатно, но очень короткое время.
Как и многие молодые люди, я совершал, причем неоднократно, типичную ошибку: считал, что «так будет всегда». Всегда будут молодость, силы, здоровье, физические кондиции, спортивные успехи, всегда будут работа и деньги, и любовь тоже будет всегда. Причем объекты самой любви периодически меняются, но все равно каждый раз возникает твердое убеждение, что это никогда не кончится.
Я был дураком, за что и поплатился. Нет, не дураком – идиотом, причем фантастическим. Наверное, мне просто везло в той сфере, которая именуется личной жизнью, и каждая следующая пассия возникала на моем пути в то время, когда я еще не расстался с предыдущей, поэтому проблема жилья надо мной как-то не висела: я просто переезжал с одной квартиры, принадлежащей даме сердца, на другую, хозяйка которой становилась моей новой возлюбленной. И какого же черта я полагал, что так будет всегда?
