Пафнутьев и Халандовский сидели в полутемной комнате на низком диванчике, перед ними стоял журнальный столик, а напротив, в нескольких метрах, светился большой экран японского телевизора. Освещенные разноцветными, мелькающими бликами лица друзей становились то ядовито-зелеными, то неприлично-красными, то мертвенно-синими. Выражение у обоих было одинаковое – оцепенелое.
На экране мелькали кадры фильма – тощий маньяк с остановившимся взглядом подстерегал женщин, когда те сладко спали в своих постельках, когда наслаждались сильными струями душа, когда они, невероятно красивые, плескались в голубых бассейнах. А он их резал, вспарывал животы, отделял головы. Женщины орали в предсмертном ужасе, кровь хлестала из вен, конечности плавали в стороне от туловища, а маньяк продолжал свое черное дело, несмотря на то, что кольцо мужественных полицейских сжималось вокруг него с железной неотвратимостью.
Да, и взрывы.
Роскошные, высокохудожественные взрывы с огнем, клубами дыма, взлетающими в воздух машинами, людьми и даже домами. А герой, явно неравнодушный к одной из обреченных красавиц, неотступно шел за маньяком, пренебрегая здравым смыслом, собственной жизнью, законами жанра.
– Знаешь, чем кончится? – спросил Халандовский.
– Ну?
– Они сольются в экстазе.
– Кто? – уточнил Пафнутьев.
– Полуобгорелый полицейский и недорезанная красотка. Они просто созданы для поцелуя под занавес.
– Но перед тем, как слиться, хотя бы примут душ?
– Ни фига, – Халандовский покачал в полумраке большой кудлатой головой. – В том-то, Паша, и весь смысл. Они сольются в экстазе именно в таком виде – он дымится, в отдельных местах еще и догорает, а она – вся в кровище маньяка, которого полицейский зарезал минуту назад его же преступным ножом. Это означает, что настоящая любовь преодолевает все на свете.
– Недавно на улице видел, как изодранный в клочья кобель трахал полуживую суку, – проговорил Пафнутьев. – Хотя скорее делал вид, что трахает.
– Это, Паша, то же самое. Но миллионы прекраснодушных зрителей по обе стороны Атлантического океана невольно смахнут растроганную слезу и проникнутся высокими, чистыми чувствами. Подобные фильмы – самое яркое, волнующее, незабываемое, что происходит в их сытой, сонной жизни.
Все получилось точно так, как предсказывал многомудрый Халандовский, – полицейский зарезал маньяка, кровь хлынула на полуживую красавицу, избавитель освободил ее от пут и тут же приник к ней страстно и cамозабвенно. А красавица, ощутив прилив животворных сил, естественно, прильнула к нему, не забыв оголить самые соблазнительные места. Из их измученных глаз катились слезы счастья и любви.
– Переключи программу, – сказал Пафнутьев.
Но избавления от страшных картин друзья не получили – передавали военные сводки из Югославии, – американцы, немцы, англичане дружно и весело разбомбили пассажирский поезд вместе с мостом, по которому он шел. Потом показали высокоточное попадание томагавка в рейсовый автобус, потом пошли потрясающе красивые кадры – доблестные американские летчики трижды заходили на колонну беженцев. Дорога, усеянная сочащимися кровью кусками человеческих тел, казалось, вела в предыдущий фильм.
– А что им, собственно, надо от этих сербов?
– Затронуты национальные интересы Соединенных Штатов! – веско ответил Халандовский и опять переключил программу – шла передача о выдающемся певце столетия Фрэнке Синатре. Показали младенческие его годы, триумфальную жизнь, смерть, от которой содрогнулось все прогрессивное человечество. – Я переключу?
– Конечно.
На этот раз на экране возникла толстая, изуродованная жизнью тетка с накрашенным ртом, которая на ломаном сербском языке убеждала югославов в том, что бомбежки производятся для их же блага, что та свобода, которой они были лишены до сих пор, теперь воссияет над их мертвыми головами во всем своем слепящем великолепии.
– Так, – проговорил Пафнутьев чуть слышно. – Дальше.
Дергающаяся певичка показывала всем желающим части своего тела, наиболее, по ее мнению, удавшиеся природе.
– А знаешь, эта Мадонна менее бесстыдна, нежели та баба, которая была до нее, – задумчиво проговорил Халандовский, снова переключая программу. Экран заполнили потные тела, орущие, искаженные оптикой рожи, скрежет мощных звуковых установок, блики лазерных лучей.
– Что с ними? – спросил Пафнутьев невинным, совершенно дурацким тоном.
– Музыкальные ансамбли. Победители национальных конкурсов. Пятая программа. Так называемая культурная.
– Крути дальше.
– Филадельфия опять проигрывает! – заорал не своим голосом спортивный комментатор. – Бостон на подъеме! Бостон впереди! Бостон неудержим в этой атаке! Это победа! Идут последние секунды матча! Какая победа!
– Аркаша, это действительно победа?
– Это оккупация, – невозмутимо ответил Халандовский, выключая телевизор. – Недавно, Паша, мне довелось видеть подшивку газет, которые выпускали немцы во время войны на занятых наших территориях.
– И что?
– То же самое, что ты сейчас видел. Правда, те газеты были пожелтевшими, выгоревшими от времени, а здесь краски вон какие яркие да сочные... Но суть та же. Должен, однако, сказать. – Халандовский поднялся, включил свет в комнате, положил на телевизор пульт. – Должен сказать, Паша, что те фашистские газеты были порядочнее, честнее. Да, они были оккупационными, но этого и не скрывали. А эти... – Халандовский склонил голову набок, как это он делал в минуты глубокой задумчивости.
– Я знаю одного типа, который без конца повторяет – друг Билл, друг Коль, друг Жак...
– Душить легче всего в объятиях, Паша, – заметил Халандовский, выходя из глубокой своей озадаченности. – Старый закон.
– Как жить, Аркаша?
– Делай свое дело. Не торопясь, каждый день, без стремления немедленно все исполнить и тем самым оказать уважение государственному департаменту, международному банку, очередному пройдохе, который указывает тебе с экрана, где лучше жить... Мы-то с тобой это прекрасно знаем.
– Да? – удивился Пафнутьев. – Где же?
– Вот здесь, – и Халандовский ткнул толстым своим, мохнатым указательным пальцем в пол. – Здесь! – повторил он. – С кем лучше общаться? Со мной! – и его указательный палец с той же непоколебимой уверенностью ткнулся в грудь, куда более мохнатую, нежели палец.
– С чего начинать, Аркаша?
– Начало уже было. И середина позади. С ярмарки едем. А с ярмарки люди едут куда веселее – товар продан, денег полная сума, лошади бегут налегке, впереди родные избы! Так не открыть ли нам, мужики, припасенную бутылочку? Не выпить ли нам за удачную торговлю?
– Это вопрос или предложение? – спросил Пафнутьев, все еще подавленный увиденным на экране.
– Ха! – воскликнул Халандовский и громко хлопнул в ладоши. Хлопок получился неожиданно громким и вызывающим. Он сразу как бы подавил все поганые звуки, которые только что исторгали высококачественные японские динамики. Те звуки не просто замолкли, они исчезли, их вымело, как какие-то зловонные испарения, и комната сразу наполнилась чем-то радостным, безудержным, требующим немедленного воплощения. – Ха! – снова хлопнул Халандовский в ладоши, и его победа над силами зла стала окончательной.
