Где умирает надежда,
там возникает пустота.
Леонардо да Винчи.
«Тот, кто не видит правды, отворачивается от плохого, не способен почувствовать радости от хорошего; не задумывающийся о смерти проживет жизнь впустую», – теперь он все чаще слышал отца, к нему приходили необычные сны, настойчиво вытесняли привычные грезы, пытались о чем-то намекнуть. Вместо звона монет и вина в красивых бокалах являлась музыка, всплывали картины далекого детства.
Нащупав онемевшими пальцами кнопку, Александр отключил будильник. Он знал, по прошествии трех минут сработает повтор, призванный окончательно вырвать его тело из сна. Но это произойдет после, впереди все еще теплились несколько минут наслаждений в полной темноте. В оставшееся для отдыха время парень пытался уснуть, позабыть предстоящий день. Туман близкого утра то обволакивал сознание, погружая в чуткую дремоту, то заставлял вздрагивать, открывая глаза. В близком окне таилась тьма, пронизываемая ветром. Временами начинал чудиться ожидаемый сигнал. Боясь проспать, он привставал с дивана, слушал тишину, вытягивал из-под подушки фонарь, подсвечивал циферблат часов. Все еще оставалось две минуты. Доносящийся снаружи свист ветра наполнял комнату несуществующим холодом. От одной мысли – «через полчаса придется выйти на мороз и в который раз сразиться со стихией», пробирала дрожь. Кутаясь с головою в одеяло, поджимая под себя колени, Александр пытался найти причину, позволяющую остаться дома. Но тело, вопреки желаниям хозяина, выполняло доведенные до автоматизма действия: звонкий щелчок выключателя – и комнату озарил ослепительно едкий свет. Ночь, подстерегающая за дребезжащими стеклами, сгустившись еще плотнее, отодвинулась вглубь окна.
Звон повторился. Съежившись, продолжая мерзнуть, Александр дотянулся до телефона, снова отключил будильник. Он ненавидел, даже боялся пробуждающие его звуки. Ища спасения, менял мелодию, результат оставался прежним. Наконец, догадавшись, что дело не в самих звуках, а в заложенном в них смысле, вернулся к первому, более спокойному варианту сигнала. И все же, не смотря на невиновность, он продолжал ненавидеть противное пиликанье. Не важно, где и в какое время ему доводилось услышать знакомые ноты, вместе с ними возвращалось и утреннее недовольство. Откинув одеяло, он тут же пожалел о забытом на кресле халате. До заветной теплоты оставалось пару шагов, отвратительно далеких, тяжелых шагов.
Скрипнул старостью покидаемый диван. Освобождаясь от тяжести тела, глухо затрещали пружины. Встав на ноги, парень тут же забрался обратно в постель – отдохнуть за ночь не удалось: кружилась голова, хотелось спать. В разомлевшее тело с трудом возвращалась способность двигаться, а разум, следуя его примеру, отказывался понимать…. Остатки ночных видений все еще направляли сознание в сказочные коридоры; в них до сих пор звучала странная музыка. С каждым мгновением проступающей реальности в пустоте терялись несколько нот, путались и без того неясные слова таинственной песни. Вскоре Александру оставалось одно послевкусие да силуэты странных, не спешащих раствориться в рассвете, образов. Они преследовали его весь день, уподобляясь самолетному шлейфу, медленно, не теряя своей остроты, продолжая манить вдаль, расползались по сторонам.
«Не закрывай глаза, не упускай ничего», – все тише и тише требовал отец, пока Александр совсем не переставал его понимать.
«Я смотрю…, только хорошее не торопится. Где же оно заблудилось?» – их беседа всегда заканчивалась одним и тем же вопросом.
Найдя в себе силы, Александр встал и достиг намеченной цели: накинув халат на плечи, грузно упал в освободившееся кресло. Ноги дрожали от слабости, тупая боль завывала во всех суставах, надоедали приступы тошноты. Першило в горле. Дешевые китайские часы на стене отбивали «резиновые» секунды – единственный звук в непроглядной тишине, абсолютно не замечаемый днем. Он ждал, когда, принося новые муки, зазвенит телефон.
– Давай уже, – раздражаясь, обратился Александр к упорно молчавшей трубке.
Услышавший хозяина телефон, разразившись колоколами, пополз по лакированной крышке стола.
– Да, – голос не подчинялся; прокашлявшись, выдавил из себя более громкое: – Слушаю.
– Сынок, ты не проспал?
– Сколько раз тебе повторять одно и то же?! Я будильник ставлю. Нет же, все равно звонишь!
Подобные фразы, обозляясь на весь последующий день, Александр повторял каждое утро.
– Поесть сам возьмешь или мне на остановку вынести? – не замечала женщина упреков, или успела к ним привыкнуть.
– У меня девушка есть. Она тоже готовить умеет.
Следовало красноречивое молчание.
«В курсе я, как она готовит», – заменял слова сухой треск в динамике.
– Забыла, что Лита приехала, – сдерживая упреки, вздыхала женщина. – Ну, ты хоть посуду мою с салата принеси. Нашел?
Задав еще парочку ничего не значащих вопросов и получив столько же безликих ответов, Нина переходила к последним новостям и скрупулезно собранным сплетням. Рассказы следовали один за другим, их содержание – обо всем и обо всех подряд, не упускали ни единого знакомого, не брезговали никакой темой. Иногда женщина делала паузу, что-то спрашивала. Не зная, на что сослаться и как поскорее положить трубку, Александр отвечал. Нина же продолжала выводить его из себя и требовала невозможного: не просто отвечать, но и думать, подбирать слова, превращать их в осмысленные фразы.
«Ну, что изменится, если я отвечу по-другому? Если я вообще промолчу? Может в следующий раз отключить телефон? Нет! – поспешно отказывался Александр от заманчивой идеи, так и не успев как следует ею насладиться. – Начнет соседей обзванивать. Сама примчится, не считаясь с расстоянием. А после еще придется придумывать севшую батарею, поломку телефона, проблемы со слухом. Последнее и вовсе ни к чему – потащит к врачу. В нагрузку добьет разговором о пролитых слезах, пережитых волнениях, перенесенной боли в сердце и выпитых флаконах валерьянки…. Или что она там принимает? – подобная перспектива отбивала всякое желание поддаться минутному блаженству. – Да и не виновата она», – смягчался Александр – любил родителей, хотя и редко это показывал. Зато в отличие от большинства своих друзей никогда их не стеснялся. Старики платили ему тем же: не злились, не упрекали в неоправданных надеждах и принесенных разочарованиях. «Да, не виновата. Волнуется. А отец так вообще сама сдержанность, без дела не позвонит. Хотя, так… терпит для виду. Тоже скучает…. Ей в разведке служить.… Наверное, знает, кто убил Кеннеди, если, конечно, знает, кто такой Кеннеди».
