Мои босые ноги коснулись выстуженного деревянного пола. Укутав ступни порванной на портянки кофтой, я встал. Из рта валил пар. Дом скрипел и пошатывался, вековой брус, из которого он был собран, усох и давно не конопачен – через множество дыр ледяной ветер пробирался ко мне, внутрь.
Обернувшись в рваное байковое одеяло, я прошествовал к сваленным в углу поленьям, заготовленным таким же залетным, что и я. Только крайние обстоятельства могли занести человека на этот далёкий, брошенный хутор посреди архангельских лесов и болот. И немногих людей в целом, и я оказался в числе этих счастливчиков.
В начале осени, когда я сидел в теплом московском офисе, окружённый всеми благами цивилизации, меня вызвал в кабинет начальник. Шеф у нас слыл отъявленным сукиным сыном, хватом, готовым вгрызться в любую работу или подряд. Даже если квалификация его сотрудников и он сам не вывозил, он всегда старался прыгнуть выше головы. В этот раз произошло тоже самое…
– Садись, Лукачёв. Кофе, чай? – с порога начал он.
– Под вечер кофе не пьют, – отрезал я. До конца рабочего дня оставалось меньше получаса, а потому, обойдя формальности, я спросил прямо: – Вы что-то хотели?
– Да. Ты в своей анкете писал, что готов к командировкам, верно?
– Ну, было такое, – почувствовав подвох, я насторожился.
– Да, и за твое согласие и «мобильность» к твоей зарплате постоянно капал процент, – клонил на «нелёгкое» хитрожопый делец.
Я кивнул, застыв в ожидании.
– Только что я беседовал с коллегами из Каргополя – это на севере, в Архангельской области. Они успешно наладили доставку и добычу торфа. И, в связи с расширением, им необходимо строительство дорог, подъездных путей, строительных площадок…
Наклонив голову, я внимательно слушал.
– Они заключили с нашей фирмой контракт на геодезическую обработку и съёмку местности. И ты поедешь туда, как только ударят первые морозы…
– Не понял. Вы меня что, на вахту сплавляете? – искреннее возмутился я. – Я на такое не подписывался.
– "Готов к командировкам", Лукачёв. Твои слова, – пригвоздил начальник. – Так что поедешь ты по любому.
– Только если не уволюсь.
– А вот это не советую. Вокруг кризис, безработица, а ты в омут с головой, – Начальник с деланным сожалением покачал головой. – Зачем тебе отказываться, Игорь? За командировку идёт тройной оклад. Дорога и питание оплачивается. Сверхурочные – тоже. Неплохо задвинешь деньжат. Тебе, парню молодому, самое то – девкам в глаза пыль пускать, ну! При деньгах…
Начальник усмехнулся.
– Скажу по секрету: если вскользь скажешь, что ты из Москвы, на тебя все девки Каргополя вешаться будут. Отлижут, умоют, и спать уложат. С собой, на кушетку. Один выигрыш тебе, ну. Так что вопрос ребром: да, нет?
И я согласился.
Зима в Архангельской области наступает рано, осенняя распутица превращается в твёрдый наст – работа здесь кипит и зимой. Пока не наступит поздняя северная весна, превратив дороги в грязь, и здесь всё заглохнет снова.
В конце октября я уже трясся в вагоне, увозящем меня далеко на север, в край лесов и бесконечных болот.
Торфоразработки шли вдоль бывшей железной дороги, быстро зарастающей тайгой. Когда-то давно, при социализме, здесь буйно цвел лесхоз – вдоль одноколейной железной дороги стояли крупные села и посёлки. А также лагеря и зоны. Зэки валили лес, из развешенных на обтесанных столбах матюгальников бодрый диктор цитировал постановления последнего пленума ЦК КПСС, в деревнях ревела скотина. С развалом Союза развалилась и хорошо налаженная система – лагеря в спешке были покинуты, народ в деревнях постепенно спивался и разбегался по городам. И только старики коротали свой век в постепенно забирающей своё тайге. И там, где ещё недавно буйно кипела жизнь, рос лес, да кое где горели огоньки в покосившихся избах, показывая, что на этих мшистых, топких берегах ещё живёт человек…
Когда я выезжал, в Москве меня поливало октябрьским дождём. Когда я приехал, меня закидывало ноябрьским снегом ранней северной зимы.
По приезде я сразу приступил к работе. А работы было много.
Мне выделили оборудование, сигнальный пистолет с запасом патронов, а также проводника из местных – хмурого, заросшего щетиной старика, постоянно крестящегося двумя пальцами. Старик был вооружён ружьём, не менее старым, чем его хозяин. Окрестные места он знал как свои четыре с половиной пальцев – половину оттяпало циркулярной пилой, о чём упомянул старик, заметив мой взгляд.
Нагрузившись спутниковой аппаратурой, мы выметались, и на несколько дней пропадали в тайге. Ориентиром нам служили полусгнившие, заросшие лесом железнодорожные пути, местом ночлега – раскиданные вдоль колеи избы-заимки в брошенных деревнях.
Пока я работал, старик сидел на почти скрывшихся в пожухлой траве и снеге проржавевших рельсах и деловито курил, или чистил ружье. Вначале проявив интерес к GPS–тарелке, он быстро утратил любопытство и ко мне, и к моей работе. Лишь держал наготове ружьё и палку, чтобы в случае чего протянуть её мне – колею окружали бесконечные болота.
Темнело быстро, а потому работать мы выходили с утра пораньше, и пока позволял свет, я пахал в поте лица. Статика, съёмка – километр за километром я снимал, лазая по буеракам и оврагам.
Как-то раз, сидя у костра и слушая свист вьюги, дед пробасил:
– Ишь как надрывается! Согреться хочет…
– Кто?
– Снег-девица.
– Что ещё за хрень? – усмехнулся я.
Он не ответил, лишь обслюнявил грязный, выпуклый ноготь и примял табак в трубке.
– Какие тут «девицы»… – пригубив из кружки горячего чаю, посетовал я. – Пеньки да буераки.
– …Те самые, что по болотам лежат, – внезапно сказал старик, словно продолжив оборванный рассказ. – А болота эти в ад идут, нет им глубины и дна. Души людские застревают в торфе, и не могут отправиться не вниз, не вверх…
Огонь, подхваченный злым ветром, колыхнулся.
– Вот они тепла ищут. Даром, что из снега… – глядя в никуда, пробормотал старик. – Воют они и плачут одни в глухих лесах… Ладно, собирайся давай, – подытожил мой проводник. – Темнеет уже. Надо успеть до лагеря добраться – стай волков никто не отменял…
Так и работали.
…Снег валил, не переставая, уже четвёртые сутки, засыпая архангельскую тайгу, занося дороги. Вообще в такую «нелётную» погоду работать не принято, но стройка кипит, деньги вертятся – начальству был нужен результат.
И вот – с моим хмурым проводником мы идём по колее. Нам строго-настрого было запрещено уходить от лагеря больше, чем на день пути. Чтобы не потеряться в пурге, я обвязывал себя крепкой леской, конец которой привязывался к вбитому на колее штырю, и с дедом лазал по оврагам.
Уставал я немерено – пробираться через занесённые снегом буераки было тем ещё удовольствием. Но работа есть работа.
