Когда я была маленькой, перед сном папа обычно читал нам рассказы о Шерлоке Холмсе. Мой брат, пользуясь случаем, немедленно засыпал в своем углу дивана, но все мы, остальные, ловили каждое слово. Помню большое кожаное кресло, в котором сидел папа, одной рукой держа книгу перед собой, помню, как пляшущее в камине пламя отражалось в стеклах его очков в черной оправе. Помню, как он то повышал, то понижал голос, нагнетая напряжение перед каждым поворотом сюжета, и вот наконец – долгожданная разгадка, когда все вдруг обретало смысл, а я качала головой, совсем как доктор Ватсон, и думала: «Ну конечно! Как же все просто теперь, когда он все объяснил!» Помню запах трубки, которую папа так часто курил, – как сладкий дым грубоватой табачной смеси оседает в складках кожаного кресла, помню ночные очертания за шторами и застекленной дверью. Трубка у папы была, разумеется, чуть-чуть изогнутая – точь-в-точь как у Холмса. Помню и финальный звук захлопнутой книги, когда страницы вновь соединялись под малиновыми крышками переплета, а папа объявлял: «На сегодня все». И мы расходились: просить, умолять и строить жалобные гримасы было бесполезно – наверх и в постель.
И еще одна деталь врезалась мне тогда в память – так глубоко, что сидела в ней, не давая мне покоя, даже спустя много лет, когда остальные истории поблекли, слились с размытым фоном и приключения Холмса и его преданного биографа забылись все до единого. Эта деталь – ступеньки.
Ступеньки дома 221В на Бейкер-стрит. Сколько их было? Холмс спросил об этом Ватсона в «Скандале в Богемии», и этот его вопрос навсегда засел у меня в голове. Холмс и Ватсон рядом в креслах, сыщик объясняет доктору, чем отличается умение просто смотреть от умения замечать. Ватсон озадачен. А потом все вдруг становится совершенно ясно.
«– Когда я слушаю ваши рассуждения, – заметил Ватсон, – все кажется мне до смешного простым – настолько, что я и сам догадался бы без труда, но в каждом отдельном случае я пребываю в растерянности до тех пор, пока вы не объясните ход своих мыслей. Тем не менее я убежден, что мой глаз зоркостью не уступает вашему.
– Вот именно, – ответил Холмс, закуривая папиросу и откидываясь на спинку кресла. – Вы видите, но не замечаете. Разница очевидна. К примеру, вы часто видите ступеньки, ведущие из прихожей в эту комнату.
– Да, часто.
– Сколько раз вы уже видели их?
– Несколько сотен.
– И сколько же там ступенек?
– Ступенек?.. Не знаю.
– Именно! Вы не заметили. Хотя видели их. О том и речь. А мне известно, что ступенек там семнадцать, потому что я и видел их, и замечал».
Меня потряс этот диалог, услышанный однажды вечером при свете камина, когда в воздухе витал трубочный дым. Я судорожно попыталась вспомнить, сколько ступенек в нашем доме (я понятия не имела), сколько их ведет к нашей входной двери (опять нет ответа), а сколько – вниз, в цокольный этаж (десять? Двадцать? Я не сумела назвать даже приблизительную цифру). Еще долго потом я старалась считать ступеньки на всех лестницах, какие мне попадались, и запоминать полученные результаты – на случай, если кто-нибудь потребует у меня отчета. Холмс гордился бы мной.
Разумеется, я почти сразу забывала каждое число, которое так прилежно старалась запомнить, – лишь много позднее я поняла: всецело сосредоточившись на запоминании, я упускала из виду истинную суть проблемы. Мои усилия с самого начала были напрасными.
В то время я не понимала, что у Холмса имелось передо мной значительное преимущество. Большую часть жизни он совершенствовал свой метод вдумчивого взаимодействия с окружающим миром. А ступеньки в доме на Бейкер-стрит – всего лишь способ продемонстрировать навык, которым он привык пользоваться естественно, не задумываясь. Одно из проявлений процесса, привычно и почти неосознанно протекающего в его вечно деятельном уме. Если угодно, фокус, не имеющий практической цели – и вместе с тем исполненный глубочайшего смысла, стоит только задуматься о том, благодаря чему он стал возможным. Фокус, который вдохновил меня написать о нем целую книгу.
Идея вдумчивости[1] отнюдь не нова. Еще в конце XIX в. отец современной психологии Уильям Джеймс писал, что «способность сознательно сосредоточивать рассеивающееся внимание, делая это вновь и вновь, – первооснова суждения, характера и воли… Лучшее образование – такое, которое развивает эту способность». Сама по себе упомянутая способность – квинтэссенция вдумчивости. А образование, предложенное Джеймсом, – обучение вдумчивому подходу к жизни и мышлению.
В 70-х гг. ХХ в. Эллен Лангер продемонстрировала, что вдумчивость способна не только менять к лучшему «суждения, характер и волю». Практикуя вдумчивость, пожилые люди даже чувствуют себя моложе и действуют соответственно, этот подход улучшает основные показатели их жизнедеятельности, например артериальное давление, а также когнитивную функцию. Исследования последних лет показали: размышления-медитации (упражнения на полное управление вниманием, составляющее основу вдумчивости), при выполнении их всего пятнадцать минут в день, меняют показатели активности лобных долей мозга в сторону, более характерную для позитивного эмоционального состояния и установки на результат, иными словами, даже непродолжительное созерцание природы может сделать нас более проницательными, творческими и продуктивными. Кроме того, теперь мы уже с большой определенностью можем утверждать: наш мозг не создан для многозадачности, полностью исключающей вдумчивость. Когда мы вынуждены выполнять много дел одновременно, мы не только хуже справляемся со всеми этими делами: у нас ухудшается память, ощутимо страдает общее самочувствие.
