Мамкина Конина - Weltschmerz или Очерки здравомыслящего человека о глупости мироустройства

История, подтолкнувшая меня к этой мысли, имела место в те времена, когда таких, как мы, называли находчивыми нонконформистами, а не душными бумерами. Недовольство тогда ещё не прошлось по моему лбу перманентным маркером морщин, а на правой руке я носил, разве что перчатку.

Помню, я тогда только-только выпустился из университета и с трудом нашёл работу в какой-то захудалой газетёнке. А наши ларьки и гастрономы тем временем за несколько дней превратились в гордые магазины и супермаркеты. На полках появились классово неверные продукты, и теперь мы знали врага в лицо. Как жаль, что в желудке не было глаз, чтобы увидеть звериный оскал капитализма.

Дело было вечером, как и положено в приличном рассказе. Всё будто в старых книжках: лёгкое белое платье развивается на ветру, а его хозяйка словно парит над тротуарами. Грязь этого мира не липнет к ней и, кажется, это она освещает липовую аллею своим сиянием. На встречу летели разодранные мусорные пакеты, жестянки гремели свою тихую музыку ветра, и где-то на переходе моё одноразовое сердце забилось, словно раковина в общепите. А ей и дела нет: скользит себе по брусчатке в крохотных белых балетках.

Вот как я встретил её.

Фонарь с другой стороны дороги моргнул и включился, заставив ненадолго стряхнуть несвойственный моей натуре романтический бред. Сначала я даже не понял, что выплюнутая подворотней и тяжело шагающая навстречу моему мотыльку фигура тоже принадлежала девушке. Тень, шедшая по бордюру, споткнулась о пупырчатую плёнку и, чуть не расквасив нос о тротуар, раздражённо чертыхнулась. Серый капюшон слетел, и грязные локоны рассыпались по плечам. Она сжала кулаки, подпрыгнула от злости, смяла упаковку и, по дороге подобрав ещё пару бутылок и бумажек, затолкала в урну весь этот мусорный ком.

Я рефлекторно повернул голову в сторону моего чистого ангела, и тут же поймал полный пренебрежения взгляд. Но предназначался он не мне:

– Чучело, – шепнул мотылёк.

Да, я знаю, что вы подумаете: «Банальная история – люби за душу, а не за внешность, бла-бла. Я никогда такого не слышал, очень оригинально». Однако не умаляйте интеллектуальные способности вашего покорного слуги – он ещё не до конца выжил из ума. Я бы поговорил о том, кто такой Fachidiot, но здесь даже не в этом дело.

Я объясню. После того случая я потерял возможность наслаждаться профессиональным спортом. Я думал: «Неужели, умение одного человека идеально исполнять на льду пару красивых движений принесёт большую пользу народу какой-нибудь Италии? А всему миру?». Едва ли. Мне говорили, что дело в мотивации, и тогда я отвечал: «На что и кого? Обычный человек не сможет бросать столько сил в никуда, когда у него есть ещё и основная работа». Если раньше спорт был отличной альтернативой войне, то сейчас битвы разворачиваются на его почве.

А что же сами атлеты? Я бы отнёс их к представителям ивового мира. Они купаются в роскоши, момент цветения приковывает к ним все взгляды, однако, время не замедляет ход. Их срок истекает, а вместе с ним и возможность торговать телом. И тут выясняется, что большинство из них ничего больше и не умеют. Всё, что этот мир от них получает – несколько видео да, если повезёт, пара медалей, даже не ими сделанных.

Таким образом я ещё много чего смог поместить в категорию «безделушек и пустоцветов»: фейерверки, воздушные шарики, одноразовые стаканчики в кофейнях, ведь они такие милые. А ещё белоснежный сервиз ручной работы на двенадцать персон, который всё стоит в шкафу и ждёт этих пресловутых персон. Чашки бьются, как и дети, ответственные за их аннигиляцию. И вот, их всего пять, как и членов семьи, но чаепитию без повода не суждено состояться: на белоснежном фарфоре появятся разводы, дети добьют последние блюдца. Сервиз слишком хрупок, чтобы приносить пользу. Слишком хорош для этого мира. Слишком нежен, чтобы жить в нём. Как мой мотылёк.

Интересно, что бы она сказала, начни я рассказывать про свои философские изыскания в этой области? Ничего, наверное. Хмыкнула бы, да полетела дальше сквозь нечистоты, как нейтрино сквозь пространство-время. Они с этим миром лишь попутчики: соприкоснутся на миг – никаких последствий не останется.

Я решил спросить у жены, что она обо всём этом думает, и поднял взгляд на копну сухих сбитых волос. Отхлёбывая из чашки за один евро крепкий, сваренный её рукою кофе, я смотрел в бледное лицо до тех пор, пока она не закатила глаза. Не говоря ни слова, моя благоверная пододвинула ежедневник к себе и пробежалась взглядом по разлинованной бумаге.

Да, я теперь главред столичного таблоида, но разве это мешает оставаться верным старой-доброй классике? Не доверяю я этим компьютерам, всё слишком легко. Неправдоподобно легко.

– Ну как тебе? Ищу ещё парочку примеров «побрякушек», думал, может, ты что посоветуешь.

Она нахмурилась и серьёзно спросила:

– Для авторской колонки?

Я кивнул и поднял бровь в немом вопросе:

– Тогда твоё имя будет там в любом случае, старый маразматик.

Она улыбнулась и вяло поводила вилкой по тарелке с холодными макаронами. Я сделал ещё один глоток кофе и отвернулся.

Искренне Ваш,

Продавец свободы

По известным постоянному читателю причинам я никогда не стремился стать хоть сколько-нибудь спортивным человеком. Это, однако, не мешало мне беспокоился о здоровье, хотя до заботы о нём руки, к сожалению, не доходили. В юности я ограничивался лишь эпизодическими походами на спортивные площадки, и руководил мною лишь один инстинкт, как водится, отнюдь не главный.

Разумеется, после свадьбы необходимость следить за собой отпала как таковая и больше не давала о себе знать вплоть до моего сорокалетия.

Я праздновал его с тонометром на плече и рукою на пульсе. Лёжа в кровати и прислушиваясь к собственному сердцебиению, я чувствовал и готов поклясться в этом на каталоге IKEA, как трескается аорта и как горячая кровь, изливается и плещется в грудной клетке.

Я ворочался так почти всю ночь, пока жена не взяла в руки свою подушку, не вытряхнула меня из одеяла и не бросила умирать в одиночестве. Горечь предательства заставила меня забыться тяжёлым беспокойным сном.

Наутро я едва пересилил себя и со стоном сполз с постели. Поковыряв кашу ложкой, я даже не притронулся к кофе: сердце итак колотилось, словно у кролика. Каждую минуту я чувствовал, что произошёл новый микроинфаркт. Я чувствовал, что теряю кровь, которая, при этом остаётся внутри.

Жена прочистила горло, выключила телевизор и поставила меня перед фактом:

– Собирайся, мы идём ко врачу.

Немного поворчав, я всё же дал себя уговорить. Что с неё взять? Ей и невдомёк было, что из-за её упрямства последние часы моей жизни пройдут в этом склепе, с памятником скорби, отлитым в человеческих мучениях. Она вела себя эгоистично, словно ребёнок, не понимая, что взрослые иногда должны принимать несправедливость жизни. Но разве мог я втолковать ей, что мне уже не помочь? Пришлось тешить её самолюбие и страдать.