Елена Талантина (Путилина) - Я целую тебя сквозь Вселенную. Стихи

Струится Вечность между тонких пальцев.

И мы песчинкой вслед за ней несёмся.

В честь нашу будут звезды называться —

Те, на которых завтра мы проснёмся…

У меня самовар и вода из колодца.

Ноготки и тимьян на крюке у печи.

Припасённый горшочек медового солнца.

Под холстинкой льняной зреет хлеб. И горчит

Конопляное масло в зелёной бутылке.

Сядь поближе к огню, он прогонит озноб.

Усмири, наконец, норов вздорный и пылкий.

Я сварю тебе зелье. Чабрец и иссоп,

И головки ромашек, и ягод бузинных

Брошу лёгкой рукой в старый свой чугунок.

Я так долго ждала. Это времени вывих.

Мы попали в петлю из бетонных дорог.

Мы едва не забились в агонии смертной

В нержавеющих нитях больших городов.

Мы успешны, шаблонны и эквивалентны,

Как искусственный запах тепличных цветов.

Но рассыпался морок. И скрип половицы,

И растрёпанный кот – всё опять на местах.

Я тебя расколдую, душа моя птица.

Я тебя сохраню на бумажных листах.

В двадцать строк уложу, запишу как заклятье.

Запечатаю красным огнём-сургучом.

А пока – сядь к огню, просуши своё платье.

Пей мой чай. Ешь мой хлеб. Не грусти ни о чём.

Взвесь пыльцы, дождя и солнца

В хрустале души.

Заливается, смеётся

Лето. Не спеши.

Поцелуй его в макушку,

Расчеши вихры.

Не считая дни-веснушки,

Не боясь жары

Разгонись, и, будто в речку,

В август окунись.

Если можешь быть беспечным,

Будь, и не стыдись.

Пей глотками это лето,

Пей его взахлëб.

Стань улыбкой, счастьем, светом,

Будь как мотылëк!

И, запутанные в гранях

Хрусталя души,

Рифмы летние на память

В небе запиши.

Мир бездонный твоих ладоней.

Погружусь в него с тихим стоном

И растаю в бреду медовом.

Я в ладонях твоих – как дома.

Я к ладоням твоим так часто

Жмусь макушкой своей беспечной.

Ты меня наградил Счастьем,

Я с тобой разделю Вечность.

Я стою и слушаю скворца.

Клён макает кудри в воды неба.

Впереди – дорога без конца.

За спиной – котомка с коркой хлеба.

В точке сотворения миров

Упиваюсь мартовским похмельем.

Под пасхальный звон колоколов

Я достигла маковки апреля.

Растворила сердце-акварель

В синеве весенней воспалённой.

Надышалась солнцем. А теперь

Слушаю скворца под старым клёном.

Она варила карамель,

Водила ложкой.

Ждала отчаянно апрель,

Играла с кошкой.

Она ждала – вот-вот, сейчас!

– и не сбывалось.

Просила: ну, в последний раз!

Такая малость!

Она опять ждала весны

С её мечтами…

…А кошка спит и видит сны:

Апрель с котами.

Утро богато на рифмы и чувства,

Льются стихи волной.

Я не умею играть в искусство,

Я ухожу в запой.

Я ухожу гадать на ромашках,

Петь и плести венки.

Быть перелëтной – совсем не страшно,

Но не всегда с руки.

Быть перелëтной, не зная стаи, —

Значит, идти на риск.

И я опять одна улетаю,

Рифмой напившись вдрызг.

Фёдор Михалыч покинул свой призрачный Питер.

Дышит черёмухой в дикой сибирской глуши.

Сбросил бадлон, нарядился в растянутый свитер,

И наконец-то совсем никуда не спешит.

– Аннушка, чаю! Покрепче, голубушка, право!

Впрочем, оставьте! Пойдемте, мой друг, до реки.

Там, за Уралом, остались густые дубравы.

Здесь же певучие сосны стройны и легки.

– Аннушка, слышишь? Звенит розоватое тело,

Бабой лоснится на солнце, исходит смолой.

Вот и березка – на вольных хлебах раздобрела,

Барынькой важной присела у тропки лесной.

– Аннушка, ангел, а приступы, кажется, реже.

Думаешь климат? Ну, что же, дай Бог, поглядим.

Я в этом рае совсем не слежу за одеждой.

Это преступно! А, впрочем, пойдём, поедим.

Грузная поступь. Сутулясь по давней привычке,

Тихо бредёт, опираясь на локоть жены.

Вечер обычный. И гений гуляет обычный.

Запах черемухи. Обыкновенные сны.

Петербург – как чахотка в больных альвеолах поэта.

Рвёт на части дыханье, сбивает на шёпот слова.

В мятых складках тумана, в дожде уходящего лета,

Как в плаще пилигрима, бредет, спотыкаясь, Нева.

Ах, Настасья Филипповна, Вам так к лицу этот климат,

Эти хмурые тучи, и львы, и Казанский собор.

Истонченные нервы, и фразы – как пули, навылет.

И застывший осколком в горячей груди приговор.

Город, бьющий по хрупким, молитвенно сложенным пальцам,

По спокойствию грубых, уверенных, сильных сердец.

Петербург, я прошу, закружи еще раз меня в танце,

Прежде чем мне на голову ляжет последний венец…

Прошлой ночью был сильный ветер.

Ветви гнулись под ним, стонали.

И встревоженно тявкал старый

Одинокий оглохший пëс.

Серебро потемнело. Светел

Блик сухого вина в бокале.

Пальцы тронули гриф гитары.

Пыль покрыла бутоны роз.

Обветшал старый дом у пруда,

Где русалки шалили в мае.

Дно рассохшейся старой лодки

Выстилает упругий мох.

Пей глинтвейн, и не знай простуды.

Лёгкий хмель тебя обнимает.

Станешь сонным, ленивым, кротким,

Как последний осенний вздох.

Резвится Август-вдохновитель.

Стихами брызжет мне за ворот.

Обрывками паучьих нитей

Сшивает туч овечий полог.

Зеленой мишурой березы

Шуршит, щекочет ее ветром.

И заплетает в рифмы прозу,

Сдувая с пыльных улиц лето.

А небо – синее-синее

С сединками облаков.

Здесь люди живут красивые

Среди полярных снегов.

Здесь люди живут надежные,

И преданные сердца.

Здесь верится в невозможное.

Здесь есть любовь до конца.

В озерной глади Карелии —

Глаза живые Земли.

Ее легенды овеяли,

В ней буйно сказки цвели

Про светлые чувства сильные,

Про теплый очаг и кров.

Про небо, синее-синее,

Сквозь снежную кипень веков.

Возьми меня с собою в Магадан.

Там холодно, там белые медведи.

Закинем шмотки в старый чемодан,

И на оленях сквозь пургу уедем.

Заляжем чудо-нерпами в сугроб,

И всполохи полярного сиянья

Нас поцелуют незаметно в лоб,

Мелькнут в зрачках тоскливым ожиданьем.

Давай с тобой уедем в Магадан

Пока найдут – пересечём границу

Реальности, чтоб там развоплотиться

И снова воплотиться. Но – в туман.

Возьми меня с собою в Магадан…

Пушистый плед и пëстрые подушки

На кресле ждут, когда же ты придешь.

Душистый чай из трав в тяжёлой кружке,

Том Пастернака. За окошком дождь.

Ленивы незатейливые мысли:

Полить цветы, достать к обеду утку.

Давно плевать на даты. Это числа,

Им нет числа. А у тебя – минутка,

Чтоб затаиться в кресле и забыться.

Передохнуть, и вновь бежать по кругу.

…Давно облез пушистый плед. И выцвел

Том Пастернака. Обжигает руку

Душистый чай в старинной жëлтой кружке.

И в изголовье – пëстрые подушки.

Август кисти раздает.

Мелкий дождь целует ручки.

Легкий выдох – и вперед!

Солнце. Небо. Чайки. Тучки.

Все, на что хватило глаз

Зарисую на прощанье.

Август, в стопоследний раз,

Не давай мне обещаний…

Ну, что? Ещё один рывок?

Всего четыре воскресенья.

Я засекаю новый срок.

Я отмечаю оживленье:

Бодрей на кровле воробьи

На солнце прогревают спинки.

Клюют рябину снегири.

В сугробах – тёмные ложбинки.