Отплываем в теплый край навсегда.
Наше плаванье, считай, – на года.
Ставь фортуны колесо поперек,
Мы про штормы знаем все наперед.
В. Высоцкий.
Штормило.
Уже который вечер волны, разгонясь на мелководье и облекшись в кипящую пену, сотрясали берег громовыми ударами, подтачивали скалы, ворочали валуны, которые и я-то с трудом поднимал, а в просвет между камней врывались, что твои буйнопомешанные, хлестали по древесным стволам и пытались пробиться к сердцу острова.
А сегодня с утра еще и дождь пошел, и ветер как-то враз промозглым сделался. Тоже мне юг… Вот про такую погоду и говорят: лапы ломит, хвост отваливается. И, знаете, отнюдь не напрасно говорят.
Хвост действительно отваливался – да хоть бы насовсем, ан нет, он только намерение такое изъявлял единственно доступным способом, то есть плохо гнулся, ныл и делал вид, будто его вот-вот скрутит судорога. Мерзкая погодка, и конца ей не видать.
Покинул я балкон, ежась и топорща шерсть на сквозняке, миновал большую горницу, огромную, пустую и холодную, которую мы называли каминным залом. В роли камина выступал открытый очаг. Мало того, что вещь сама по себе не очень практичная, так еще и терем старый, щелястый. Чтобы протопить его с помощью очага, понадобилось бы извести на дрова всю растительность острова.
Нет, внешне терем у нас ладный, красивый. Строился на века. Но, видно, эти века вот-вот должны были кончиться.
За дверью имелась комната, гораздо более пригодная для жизни в любых климатических условиях. Здесь стояла нормальная русская печь, от которой, правда, именно в эту минуту толку было немного, потому что Рудя, конечно, опять не доложил дров. Учишь его, учишь…
Рудя сидел у самой топки и чистил доспехи. Доспехов у него был полный рыцарский набор, плюс запасной комплект, плюс широчайший ассортимент мечей, секир, щитов и прочего железа. Железо было не лучшего качества и при нынешней погоде ржавело буквально на глазах. Так что работы у бедолаги хватало, он даже спал урывками.
– Как там есть [1] ? – спросил он, подняв на меня печальные арийские глаза.
– Все по-прежнему, – ответил я. – Смотайся-ка ты, друг, за дровами, да смотри, не филонь, тащи полную охапку.
Рудя тотчас сосредоточился на правом сабатоне [2], который протирал сухой ветошью изнутри, и заявил, что их благородие нихт понимайтен.
Ага, то есть несчастные три шага до дровяного сарая должен делать я на своих ревматических лапах! Недолго думая я воспользовался предельно интернациональным жестом и продемонстрировал рыцарю кулак. Из-за когтей кулак получился довольно абстрактным, но Рудя проферштейнил.
– Бери кипарисовые, – сказал я ему вслед и сел на лавку подле печи, кряхтя как столетний старик.
Интересно, а вдруг мне и правда сто лет или даже больше? Настоящая проблема одиночек в том, что им не с чем сравнить свое состояние. Нет точки отсчета. Стар я или молод? Хорош или плох? Смертельно болен или здоров как бык? Красавец или урод? Я имею в виду – с точки зрения подобного мне, ибо любой человек насчет последнего высказался бы со всей определенностью, если бы только посмел. Но подобных мне я что-то вокруг не вижу, коту мои внешность и душевные тревоги до лампочки, а точка зрения Руди, мягко говоря, предвзята.
Да, он уже позволял себе прямые высказывания, в последний раз не далее как три дня назад. Но, если честно, я сам виноват. Перебрал я тогда. Вы не подумайте, я вообще-то малопьющий… но на моем острове так трудно сохранить культурный облик… А, черт, не люблю оправдываться…
С обрусевшими немцами отмечать праздники – милое дело. С натуральными, германскими, не знаю, но кто пробовал, говорят, невозможно, скука смертная. Хуже, говорят, только с нашими немцами, которые уехали туда и лезут из кожи вон, стараясь стать тамошними. Но я так скажу: нет ничего ужаснее, чем праздник, проведенный в компании натурального средневекового немца-трезвенника.
Рудя, то есть рыцарь Фатерляндского ордена Рудольф Отто Цвейхорн фон Готтенбург, не всегда был трезвенником. Даже наоборот. В день нашей встречи, к примеру, он был пьян до положения риз. Но именно с того дня, даже с той самой минуты как мы с ним встретились – пить он бросил решительно и бесповоротно. Мучился, памятуя, что для благородного дворянина испитие простой воды сродни публичному посрамлению, но не доверял даже разбавленному вину.
Так, бывало, посмотрит-посмотрит, как я красное потягиваю, уже рот откроет, чтобы попросить, но потом вспоминает что-то, вздрагивает, бормочет: «Ин вино веритас, ин аква салус» [3] и хватается за кубок с родниковой водой.
На компанию кота я надеялся, но четвероногий эгоист весь день шлялся по острову, так что пил я один, хотя и посадил Рудю за стол и даже заставил играть на мандолине. Погода была еще мерзостнее, чем сегодня, настроение – соответственное. Я хмелел и все энергичнее пытался доказать Руде, что 23 февраля – большой праздник, приводил примеры из истории Великой Отечественной войны, а он все мрачнел и мрачнел. Сперва бурчал, что не верит, потом спорить полез. Неожиданно заинтересовался некоторыми идеями из «Майн кампф» и высказываниями Геббельса. Я назвал его фашистской мордой, но он только порадовался, и пришлось мне, скрипя хмельными мозгами, составлять что-то вроде «дойче швайне». Короче, мы чуть не подрались, и его счастье, что я уже был залит вином под завязку, а то бы дело могло кончиться плохо.
У нас с ним и прежде-то отношения были несколько натянутыми…
Грубовато я с ним, наверное. Да что греха таить, груб я становлюсь и хамоват, а ведь никогда таким не был. Напротив, старался не конфликтовать с людьми, не скупился на улыбку. Но… когда на тебя сваливается сила, она что-то меняет в твоей голове. Уверовав в свою исключительность, в счастливую звезду свою, человек часто делается нечуток, стремительно теряет лучшие душевные качества и скудеет умом. Судя по всему, таким же делаюсь и я.
Грустно.
Но, ребята, знали бы вы, как тут скучно! Мореходство зимой, сами понимаете, не очень активное, обещанные англичане всего два раза приплывали. Я уж этой весны жду, как рассола с похмелья, хотя и без каких-либо конкретных соображений. Так, одна лишь мысль туманная: может, взбодрюсь, может, что-то изменится. Может быть, даже найду себе какое-нибудь занятие. Не то чтоб я был трудоголиком, но всегда подозревал, что самый отъявленный лентяй способен радоваться безделью только в том случае, когда от него что-то действительно требуется. Если же безделье вынужденное, оно доконает его в два счета.
Да и сам Рудя, если честно, виноват не меньше моего. Ведь кто такой он есть? Потомственный дворянин, честный католик, отважный рыцарь, наконец просто красавец, этакий белокурый ангелочек, идеальный образчик арийской внешности. От роду лет двадцати двух (точно он не помнит). По меркам своей среды блестяще образован, то есть ловок в пробивании копьем чужих доспехов, не нуждается в подсказке пастора, чтобы вовремя осенить себя крестным знамением во время мессы, поет и даже иногда слагает баллады, аккомпанируя себе на трех музыкальных инструментах (не за раз, конечно), знает все о конских болезнях, родословной короля и геральдике. Считает кое-как, но разбуди его среди ночи – назовет цены на услуги кузнецов и трактирщиков в любом закоулке благословенного Фатерлянда.
