Новые друзья
(лиха беда начало)
Раннее утро, шикарные апартаменты. Полнейший кавардак: разбросаны отпечатанные листы бумаги, лозунги «Наш депутат – Ваш отец родной», «Голосуйте за…». Окурки на полу, на столе, в блюдцах. Ими полностью забиты все пепельницы. И везде, где только можно, – пустые бутылки. Да и даже где не можно, – из вазы, вместо положенных цветов, торчало горлышко пустой тары из-под «Столичной». Все было капитально замусорено, а если быть ближе к истине, то капитально засрано. В большой комнате, очевидно, гостиной, спят двое: молодой человек на диване, в хорошем, похоже не нашего производства, костюме, при галстуке, и совсем молоденькая женщина, также во всем, но нашего производства. Она спит в кресле, ноги вытянуты, покоятся на стуле, придвинутом к креслу. Возле кресла на полу валяется одна туфля, вторая почему-то находится на столе. Носок ее густо обмазан черной икрой. На столе напитки, закуска. На люстре висят шары, напоминающие презервативы, на которых губной помадой выписано: «I lafe Youj, Elvira». В этой короткой фразе сделаны по крайней мере три грамматические ошибки. Очевидно, тот, кто это создал, не в ладах с иностранным языком.
Из спальной комнаты, дверь которой чуть приоткрыта, слышен молодецкий храп, периодически прерываемый стоном во сне, иногда переходящим в мучительный крик: «Маша, Машенька, прости, я… я…» И опять храп. Молодой человек заворочался на диване, что-то недовольно буркнув, повернулся лицом к спинке дивана, накрыв подушкой голову, из-под которой слышно:
– Надоело все, как не знаю что. Быстрее бы все это закончилось.
Проснулась и женщина. Она потянулась, недоуменно огляделась. По всему видно, что она не совсем понимает, где находится. Повернулась на другой бок. Опять закрыла глаза и, очевидно, уже во сне вскрикнула:
– Отстань же ты от меня, толстожопый дурак!
Из спальной комнаты опять послышался крик:
– Маша, Маша, ну, зачем же так! Я ведь не хотел.
И опять раздается храп. Молодой человек вздрогнул, повернулся на диване, затем отбросил подушку и с ненавистью воскликнул:
– Черт бы вас всех подрал! Алексей Иванович! Ну, сколько можно? Когда же вы, наконец, угомонитесь?
Голос из спальни (по-деловому):
– Вы ко мне? Войдите.
Вновь слышен храп. Молодой человек поднялся, сел на диване и, тяжело вздохнув, недовольно пробурчал себе под нос:
– Какого черта я здесь делаю? Будет этому конец или нет?
Женщина опять открыла глаза, некоторое время рассматривала его, а затем с удивлением произнесла:
– Олежек! А ты что здесь делаешь?
Молодой человек поднял голову, злобно посмотрел на нее, проворчал:
– Какой я тебе Олежек, меня Марком Семеновичем зовут.
Женщина ничуть не огорчилась его реакцией и довольно игриво отреагировала на недовольный тон:
– Да? Вот так?… Да ладно, все равно одно и то же – мальчишки, мужичишки. Меня, кстати, если ты не помнишь, Эльвирой зовут. Лучше принеси фужерчик водички.
Марк Семенович, посмотрев на нее исподлобья, совсем не дружелюбно проворчал:
– Может быть, тебе еще и фужерчик водочки подать?! – И совсем тихо: – Задрыга!
Он долго смотрит в сторону стола, что-то бормоча про себя, и затем, вопросительно взглянув на нее, спросил:
– Послушай, а что твой башмак в блюде с рыбой делает?
Она тоже посмотрела на стол и удивилась не меньше Марка Семеновича.
– Да, действительно, чего это он туда забрался? – Наморщив лобик, она задумалась, вдруг вспомнив, оживленно заговорила: – Ааа, вспомнила, ну как же, вчера из него папик шампанское пил, а закусывал икорочкой с носка туфли. – После чего совсем тихо произнесла: – Дурак толстожопый, туфлю зачем-то икрой уделал.
Марк Семенович встал с дивана, стал раздраженно расхаживать по комнате. Затем остановился напротив нее, строго спросил:
– Ты хоть помнишь, что вчера из Сибири с нами прилетела?
Эльвира широко заулыбалась, очевидно, вспоминая приятные перипетии вчерашнего дня.
– Догадываюсь, дурашечка, твой толстый папик обещал мне место секретаря у себя. – Она обвела комнату взглядом и добавила: – А что, просторно и хорошо обставлено, я в принципе согласна, мне здесь нравится.
Марк Сергеевич тяжело вздохнул, осуждающе помотал головой, опять посмотрел на нее недобро.
– Ты вообще-то в своем уме, голуба?
– Знаешь, по-моему, не совсем, – задвигалась на кресле Эльвира, приложила руку ко лбу, изобразила страдальческое выражение на лице. – Может, дашь чего-нибудь выпить, а то действительно как-то не по себе.
Марк Семенович тяжело вздохнул, нехотя подошел к столу, налил полстакана водки, и, показав, спросил:
– Так хватит?
Эльвира махнула рукой.
– Можно было бы и побольше, да ладно, потом, если надо будет, повторим.
Марк Семенович опять помотал головой:
– Ну, ты и даешь, – протянул ей стакан вместе с туфлей и ехидно добавил: – А закусишь с ботиночка.
– Ты что, – возмутилась она, – разве можно, это закусочка папика, он может на тебя обидеться.
Марк Семенович с ненавистью забросил туфлю обратно в блюдо и проворчал:
– И не подхватит ведь грибок или еще какую-нибудь заразу… боров чертов. Когда же закончатся эти поездки по регионам? Надоело все, как не знаю что.
Эльвира продолжает держать стакан в руке, не решаясь выпить.
– Слушайте, Марк Степанович!
– Семенович, – поправляет ее собеседник.
– Да все равно, Степаныч, Семеныч, какая разница, в самом деле, – хихикнула она. – Ты лучше скажи, а правда, что он наш депутат?
– Не наш, а ваш, – ответил он тихо и, подумав, добавил: – Хотя один черт, и здесь таких хватает. – Затем он стал ходить по квартире, о чем-то размышляя. Эльвира, продолжая держать стакан с водкой в руке, тоже задумалась. Марк Семенович остановился перед ней, резко спросил:
– Послушай, а ты-то где к нам прилипла?
Эльвира очнулась от своих мыслей, обиженно произнесла:
– Я не прилипла, меня Алексей Иванович из Нижневартовска пригласил, можно сказать, снял прямо с работы, в чем мать родила – без всяких вещей, даже документы не успела взять с собой.
– Нy, как же, – обрадовался Марк Семенович, – конечно же, вспомнил, ты там еще парикмахершей работала. Приходила к нам жаловаться на плохую свою жизнь и, по-моему, еще деньги просила.
Эльвира резко поднялась и злобно прошипела:
– Во-первых, я никогда и ни у кого ничего не просила и никогда не буду просить. Это не в моих правилах. А во-вторых, я не парикмахерша, а дизайнер по прическам, деревня вы, Марк Степанович.
– Семенович.
– Все равно.
– Для меня – не все равно. Какая я тебе деревня? Я-то деревню по-настоящему только сейчас увидел, когда по этим, будь они неладны, по этим чертовым регионам начал ездить. Да и родился я тоже не в деревне, а на Украине, в Киеве, а потом всю жизнь прожил в Москве. Два института закончил, один из них, кстати, МИМО, знаешь хоть такой?
