Восемь тетрадей, исписанных убористым, мелким, трудным для чтения почерком. Так выглядело то, что потом почти непрерывно не давало мне покоя: жизнь Этти Хиллесум. В этих тетрадях разворачивалась история 27-летней женщины, проживавшей в южной части Амстердама. Это был ее дневник 1941–1942 годов, то есть дневник военных лет, но для читателя это годы личного развития и парадоксального освобождения Этти Хиллесум. Те годы, когда в Европе разыгрывался сценарий окончательного уничтожения евреев. Этти Хиллесум была еврейкой, она написала другой, свой сценарий.
В попытке не потерять связь с «диким, хаотично раздробленным миром» она ищет источники своего существования и в конце концов приходит к жизненной позиции, исповедующей радикальный альтруизм. Последние слова ее последней записи в дневнике: «Хочется быть пластырем на стольких ранах». Так кто же она, Этти Хиллесум?
Между записью от 10 ноября 1941 года: «По всем направлениям страх жизни. Совершенная подавленность. Отсутствие уверенности в себе. Отвращение. Страх» и записью от 3 июля 1942 года: «Ладно, эту новую, желающую нашего тотального уничтожения реальность я выдержу. Теперь я это знаю. Я не буду нагружать своими страхами других, не буду огорчаться, видя, как люди не понимают, что с нами, с евреями, происходит. Одна реальность не должна ни навязываться другой, ни отвергать ее. Я работаю и продолжаю жить с прежними убеждениями и нахожу жизнь полной смысла. Полной смысла, несмотря ни на что», между этими двумя записями – жизнь Этти. Жизнь со множеством разнообразных оттенков: ее отношения с S. (о нем позже) и другими мужчинами, отношения с семьей, размышления о «женском вопросе», ее взгляды на русскую и немецкую литературу, прежде всего на Рильке, ее понимание истории и еврейства, ее постоянное стремление к жизни, защищенной от отравляющей и друзей, и врагов ненависти; ее честность и искренность, касающаяся даже эротики, ее полная лиризма чувствительность и постоянно пугающие события с кричащей очевидностью разрушенной вокруг нее жизни. Погружаясь в глубь всего этого, Этти интенсивно, с явным литературным талантом ведет свои записи.
Начало дневника приходится на воскресенье, 9 марта 1941 года. В феврале этого года Этти познакомилась с человеком, занявшим центральное место в ее мыслях и чувствах. Этот человек – психоаналитик и хиролог, доктор Юлиус Шпир, известный в то время «эксперт по чтению линий рук». Шпир – впоследствии обозначенный Этти как S. (Spier) – был евреем, эмигрировавшим из Берлина. Он родился 25 апреля 1887 года во Франкфурте и в зрелые годы работал там директором банка. С течением лет Шпир открыл в себе талант распознания способностей и характеров людей по линиям их рук. В 1925 году он создает издательство «Iris», берет уроки классического пения и едет в Цюрих для двухлетнего обучения психоанализу у самого Карла Густава Юнга. Именно Юнг вдохновил его на серьезные занятия психохирологией. Куда бы в дальнейшем Шпир ни попадал, он организовывал курсы. В 1939 году он эмигрировал в Голландию, в Амстердам, где жила его сестра. Дочь Рут и сын Вольфганг остались с его женой не еврейского происхождения, с которой в 1935 году он развелся. Шпир был совершенно необычным человеком, «магической личностью», как его характеризовали многие, и прежде всего женщины. Ошеломляющей, завораживающей была его способность, читая по рукам, проникать в тайны человеческой жизни и затем все прочитанное подвергать психологическому анализу.
Эти достаточно скупые данные о докторе Шпире не дают возможности представить масштаб того благотворного эффекта, который его работа оказывала на людей.
Во всяком случае для Этти он стал катализатором самоанализа. Непрерывного, принимающего часто универсальный характер самоанализа, которому она с воскресенья 9 марта начала придавать форму. Этим я хочу сказать, что в своем дневнике Этти Хиллесум описывает не только самое себя, но и возможности каждого человека в любой момент жизни.
В это же самое время у Этти развивается религиозное сознание, некоторым читателям могущее показаться непонятным или даже отпугивающим. Этти была богоискателем, который в конце концов приходит к выстраданному выводу, что Бог действительно существует. Слово «Бог» можно встретить уже в ее первых записях, хотя там оно, по всей видимости, употребляется неосознанно. Медленно, но уверенно в ней происходит почти непрерывное движение в сторону познания Бога. Эттины наброски, где она прямо, без смущения обращается к Богу, приобретают совершенно особый стиль. Ее религиозность нетрадиционна, поскольку Этти не была связана ни с синагогой, ни с церковью, она жила в своем собственном религиозном ритме. Говоря с Богом, как с самой собой, она была очень далека от догм, теологий, систем. В течение этих лет, благодаря глубокому проникновению в действительность окружающего мира, Этти чувствует, как эта действительность ведет и питает ее. Она говорит: «Когда я молюсь, никогда не молюсь за себя, всегда за других. Или же веду сумасшедший, детский, или смертельно серьезный диалог с тем, что во мне является самым глубинным и что удобства ради я называю “Богом”» (курсив мой. – Я. Г. Г.). И позже: «Благодаря этому, мое ощущение жизни совершеннее всего передается словами “погрузиться в себя”. И это “в себя” – это самое глубокое и ценное во мне, я называю “Богом”». В других местах – пассажи, напоминающие любовную лирику: «…они говорят: я не попадусь в их когти, забывая, что, находясь в твоих руках, невозможно попасть ни в чьи когти». Есть фрагменты, читая которые кажется, что Этти полностью, с головой уходит в диалог с Богом. Была ли Этти мистиком? Возможно, но вот что она пишет: «Мистика должна основываться на кристальной искренности. Но сначала нужно проникнуть в самую, вплоть до голой реальности, суть вещей». Имя Бога у Этти ничем не обременено. Создается впечатление, что столетия иудаизма и христианства не оставили в ней никакого следа. Как мне кажется, в этом и выражается «необремененность» ее веры, которая с одной стороны узнаваема другими верующими, а с другой – без больших трудностей может быть понята неверующими людьми.
