Никто не знал меня в Бактоне. Клем потому и выбрал этот городок. Впрочем, если бы даже я и сдрейфил, у меня не было бензина, чтобы двинуться дальше к северу. Оставалось литров пять, не больше. Плюс один доллар да письмо Клема – вот и все, что я имел. О чемодане лучше не говорить. Особенно о его содержимом. Да, забыл: в багажник я сунул небольшой револьвер Малыша, дешевенький револьвер калибра 6,35; он все еще лежал у него в кармане, когда шериф пришел сказать нам, что мы можем забрать и похоронить тело. Говоря по правде, больше всего я рассчитывал на письмо Клема. Мне должно повезти, мне обязательно должно повезти. Я рассматривал свои руки, лежавшие на руле, пальцы, ногти… И правда, тут все в порядке. Придраться не к чему. Может быть, мне и удастся вывернуться…
Мой брат Том знал Клема по университету. Клем держался с ним не так, как остальные студенты. Он охотно болтал с ним, они выпивали вместе, катались на «кадиллаке» Клема. Тома и терпели там только из-за Клема. И когда он уехал, чтобы стать во главе фабрики после смерти отца, Тому пришлось тоже сматывать удочки. Он вернулся к нам. Том успел-таки многому выучиться, и ему удалось получить место учителя в новой школе. А потом эта история с Малышом. На его месте я бы помалкивал, но Малыш был не такой. Он не видел в этом ничего плохого. И тогда отец и брат этой девчонки решили с ним разобраться.
Вот почему мой брат написал Клему. Я не мог больше оставаться в этих краях, и он просил Клема подыскать что-нибудь для меня. Не слишком далеко, чтобы мы могли видеться время от времени, но и не слишком близко, чтобы нас никто там не знал. Он думал, что с моей внешностью и характером мы абсолютно ничем не рискуем. Возможно, он был и прав, но я все время помнил о Малыше.
Заведующий книжной лавчонкой в Бактоне – вот в чем состояла моя новая служба. Я должен был познакомиться с прежним заведующим и за три дня войти в курс дела. Его переводили ступенью выше, и напоследок ему, должно быть, хотелось пустить пыль в глаза.
Светило солнце. Теперь улица называлась Пирл-Харбор-стрит. Возможно, Клем этого не знал. На табличках еще можно было прочесть и старое название. Под номером 270 я увидел магазин и остановил мой старенький «Нэш» перед дверью. Заведующий, сидя за кассой, сверял какие-то цифры по ведомости. Это был человек средних лет с жестким взглядом голубых глаз и бледно-желтыми волосами. Я поздоровался.
– Добрый день. Желаете что-нибудь купить?
– У меня к вам письмо.
– А! Так это вам я должен передать дела. Дайте-ка я взгляну на письмо.
Он взял его, прочел, затем сложил и вернул мне.
– Это не сложно, – сказал он. – Вот товар (он сделал жест рукой). Счета я подобью к вечеру. Что касается сбыта, рекламы и прочего – следуйте указаниям финансовых инспекторов главной конторы и бумагам, которые будете получать.
– Это филиал?
– Да, филиал.
– Хорошо, – кивнул я. – Что идет лучше всего?
– О! Романы. Скверные романы, но что нам за дело до этого? Религиозная литература тоже идет неплохо. Учебники. Детские книжки – не очень, серьезные книги – еще меньше. Я никогда не пытался развивать это направление.
– Религиозная литература – это для вас несерьезно?
Он облизал губы языком:
– Этого я не говорил.
Я от души рассмеялся.
– Не смущайтесь, я тоже не слишком верующий.
– Что ж, тогда я дам вам один совет. Держите ваше мнение при себе и каждое воскресенье ходите слушать пастора, иначе вас живо отсюда выставят.
– Отлично, – сказал я, – буду по воскресеньям слушать пастора.
– Держите, – сказал он, протягивая мне листок. – Проверьте. Это счета за последний месяц. Все очень просто. Книги мы получаем из центрального магазина. Надо только вести учет поступлений и продажи в трех экземплярах. За деньгами приезжают каждые две недели. Вам будут платить в чеках, с небольшим процентом.
– Давайте это сюда, – сказал я.
Я взял листок и уселся за низкий прилавок, заваленный книгами, снятыми с полок покупателями. Наверное, у него не было времени поставить их обратно.
– Что еще интересного в этих краях? – спросил я снова.
– Ничего. Есть девочки в аптеке напротив и виски у Рикардо в двух кварталах отсюда.
Несмотря на свои резкие манеры, он был довольно приятным типом.
– Сколько вы уже торчите здесь?
– Пять лет, – сказал он. – Осталось еще пять.
– А потом?
– Вы слишком любопытны.
– Сами виноваты. Зачем сказали, что осталось еще пять лет? Я ведь вас об этом не спрашивал.
Он слегка улыбнулся и прищурил глаза.
– Вы правы. Так вот, еще пять лет, и я уйду с этой работы.
– И чем займетесь?
– Буду писать, – сказал он, – писать бестселлеры: романы исторические, романы про то, как негры спят с белыми и их за это не линчуют, романы про то, как молодые чистые девицы умудряются сохранить невинность в рабочих предместьях, населенных подонками…
Он ухмыльнулся.
– А потом… оригинальные и смелые романы, ведь так легко быть смелым в этой стране: говори то, что и так любому ясно.
– А вы сможете?
– Конечно смогу. Шесть романов у меня уже готово.
– Вы не пробовали их пристроить?
– У меня нет в издательствах ни друзей, ни подруг, а для издания за свой счет я еще не накопил денег.
– Ну, а когда накопите, что тогда?
– Вот как раз через пять лет и накоплю.
– Из вас наверняка получится хороший писатель, – заключил я.
В следующие два дня у меня было много дел. Хоть работа и впрямь оказалась нетрудной, все же надо было в ней как следует разобраться; кроме того, Хансен – так звали заведующего – дал мне некоторую информацию о постоянных клиентах, заходивших поболтать о литературе. Впрочем, их знания ограничивались «Субботним обозрением» да литературными страницами местного журнальчика, имевшего, однако, тираж 60 тысяч. На данный момент я довольствовался тем, что слушал их беседы с Хансеном и пытался запомнить, как кого зовут и кто как выглядит. В книжных магазинах, как известно, больше, чем где-либо, принято узнавать клиента, едва он соблаговолит переступить через порог.
