На побережье длинной реки, идущей в никуда, стоял юнец, смотрящий своим пустым взглядом на что-то вверху. Еще долго он будет видеть там две исчезающие фигуры, растворяющиеся в небе. Он уже пытался рассказать об этом хоть кому-нибудь, но никто не верил. Для веры нужна неопределенность в сердце, а в этом месте все сомнения были унесены вверх.
Иногда так бывает, что ты становишься частью чего-то еще до своего рождения. Так случилось и с тобой, мой юный друг. Ты начал свое повествование с середины, так позволь мне начать его с самого начала. Я знаю, что ты найдешь эти строки в свое время. Ты обязательно это сделаешь. Прости меня, за любые отступления в сторону или, возможно, грубые формулировки. Пишу все это с огромной тоской в душе по человеку, который стал моим другом и частью семьи всего за три паршивенькие недели. Возможно, это позволит тебе наконец найти искомое.
Начну издалека. С необъяснимой человеческой природы, которая всегда будет тянуться к тому, что она не способна осознать. Существовала эта неприятная для многих вещь еще в те веселые времена, когда мысль о том, чтобы дернуть корову за вымя считалась абсурдной. Уже тогда многие люди отходили от банального цикла выживания и тянулись к вечному. Они складывали камни в пирамиды, они рисовали на скалах, они убивали и умирали, они двигали человечество вперед. Никто не знает, когда возникла первая подобная мысль, но это и не важно. Моя личная теория состоит в том, что один из пещерных жителей как-то раз слишком долго смотрел в темноту, копошащуюся в углу его жилища. Он смотрел так долго, что погрузился в пространство, которое хранило нескончаемый поток образов и мыслей. В самого себя. Но это лишь догадки обычного деревенского инженера. Прошло несколько тысячелетий, наступила эпоха огня и металла, а потом наступила эпоха микропроцессоров и длинных телефонных линий. Людей стало больше, и многие отказывались от соприкосновения с чем-то вечным в пользу комфортной жизни, удобного холодильника и прочего-прочего-прочего. Какие-то попытки остались, но про них лучше написать дальше.
Именно во время такого очередного технологического бума в столице нашей замечательной страны родился мой близкий друг с довольно запоминающимся именем – Василе. Бабушка Василе еще в восьмидесятых урвала на непонятном торговом пятачке книгу с названием «Семантика букв и слов». В недрах страниц этой книги планировалось сушить мяту, корешки и другие нужные в быту вещи. Что-то пошло не так, и эта книга таинственным образом была прочитана. Именно эта книга дала имя Василе. Поначалу он поправлял всех насчет ударения. А затем устал, и в школе начал величать себя просто Василий. Так его и называли всю последующую жизнь все, кроме него самого. Но моего юного друга это совсем не волновало. В школьной библиотеке он брал журналы про всю сверхъестественную лабуду на свете. Прости, Василе, но по-другому описать их никак не могу. Вечерами он наблюдал за небом, надеясь увидеть там хоть что-нибудь необычно летающее. А когда бабушка брала его к себе на летние каникулы, он надеялся встретить в ближайшей безымянной речке хоть какого-нибудь, пусть и малюсенького криптида. Продлилось это хоть и долго, но в один момент закончилось. Примерно в седьмом классе. Какие тут необычайности, когда в голову бьют гормоны, под носом начинает прорезаться непонятно что, а девушки становятся для затуманенного подросткового разума такими отдаленно-привлекательными. Трагичная первая любовь, болезненное расставание, попытки понять себя, лазание по заброшенным зданиям вместе с непонятными субкультурами и поступление в не самый престижный университет на филологическое отделение.
К сожалению, отец Василе ушел еще до его рождения. Низкий и гнусный человек, он оставил своему сыну лишь огромную дыру сомнений и половинчатую неясность в восприятии мира. Воспитывать Василия пришлось бабушке, маме и уличным друзьям, но теперь эстафету перехватил университет. Василий даже очень активно посещал лекции. Мир букв, семантические неопределенности различных выражений и древняя литература завораживали его. Ему казалось, что это именно то, чего он искал в этом мире, но, к сожалению, это был лишь еще один виток неопределенности. Именно там, на одной из потоковых лекций по предмету, похожему на "Безопасность жизнедеятельности", он встретил своего проводника в мир самодеятельного ремесла. Прошу прощения за мое внутреннее технарское выражение. Хотелось бы сказать, что лучше бы ты увлекся машинами, но тогда мы никогда бы не встретились, и это было бы упущение. Василий, не потерявший с детства такую великолепную вещь, как интерес к людям, решил узнать у одного из скучающих студентов, что же он так активно записывает в столбик на огрызке листа. Ответ был следующим:
«Я хладен, как мышь,
И грустен ужасно,
К первой паре
Нужно идти.
Передо мною
Лист вырван из тетради,
И душу мою уже не спасти.
Руки мои печальны ужасно,
Ноги мои подкосились слегка.
Мне не до шуток,
И чувства отпали,
Ведь в сердце зияет дыра пустота.
Кануло в лету еще пять минут,
Прокляты были все вещи на свете.
Радости нет,
И не будет во мне,
Её поглотило пространство и время».
После такого даже моя полная рациональность побежала вслед за этим грустным поэтом подальше от скучной пары. В ответ на это Василий написал свое стихотворение, которое понравилось его новому товарищу и стало входным билетом в новое общество для молодого студента. Так на втором курсе Василий попал в поэтический кружок, названный именем М.В. Ломоносова, где он терялся вместо длинных и скучных непрофильных предметов. Там возобновился его путь к чему-то вечному, давно забытому современными людьми. Но дело не в самом кружке, который был совсем незаметным, а в том, что Василий снова начал интересоваться тем, что не сводится лишь к выживанию. Больше всего его почему-то задевали стихи одной девочки с четвертого курса, которые, прости меня, мой юный друг, мне совсем не нравятся. Ну они какие-то урезанные. Все стихи этой девушки были о деревне. Она сама там ни разу не была, даже в рамках полевой филологической практики, но она активно писала о глубинке. Вот, например:
"Тополечек мой любимый,
Распустился чуть сонливо,
Рядом с хуторком красивым,
Вот уже в десятый раз.
И не нужен здесь мне город,
Несмотря, что все тут вторят, Мол,
Езжай туда скорее, Будет там уж веселее".
Не знаю, что тут задело Василия, но это и не важно. Может, его цепляет наивное искусство? Как-то не удалось спросить. Важно то, что после этого стихотворения Василий, ночью лежа в своей удобной мягкой кровати в квартире на пятом этаже дома, находящегося в самом спальном из всех районов, начал смотреть куда-то в темноту. Он смотрел и смотрел, пока сознанием не провалился в нее. Что произошло там – мне неизвестно, но известен результат этого провала. Василий решил, что он что-то ищет, а то, что он ищет, находится явно не здесь, а где-то извне. Где-то извне города. Где-то там.
