«Сапоги не нужны?»
Под лестницей на журфаке в облаках чужого дыма мы говорили о Курте Кобейне и его отношениях с миром, о других, таких же как он, ушедших в небытие 27-летними – Морисоне, Хендриксе, Джоплин (хотя начинать было бы лучше с Лермонтова). Удивительно, ведь тогда мы рассуждали о тех, кто был значительно старше нас. Наши поцелуи в пустых аудиториях, разговоры обо всем на свете под строгим оком Михаила Васильевича на балюстраде, прогулки по старому Старому Арбату (новый Старый мне нравится меньше) – в этом всегда было так мало от реальности, что чудеса нас находили сами. Ну как забыть этого чудака, что своим громогласным «Са-са-сапоги не нужны?» невольно вырвал тебя из моих объятий. В руках он, действительно, держал пару сапог. Или как, отмечая твое 20-тилетие, мы случайно забрели на выставку картин, познакомились с колоритным грузинским художником и весь вечер пили с ним вино. А вальс на Красной Площади в 4 часа ночи. Но прежде хочу признаться: то, что я, закомплексованный юноша, оказался по колено в фонтане – уже чудо, сотворенное тобой, разумеется. Одни только воспоминания о нашем студенчестве как волны – попадаешь на одну и тебя тут же подхватывает следующая: вот мы на Софринском холме; на развалинах ещё вновь не отстроенного Царицыно; вот уже сидим у стены Кремля, откуда открывается прекрасный вид на Храм Христа Спасителя (в конце концов, нас попросит оттуда бдительный кентавр в полицейской форме); вот ты одетая под Аврил Лавин, совсем еще девочка, обнимаешь меня, играет что-то попсовое, люди выплескивают вовне свой пот, смешанный с запахом дорогих и не очень духов, но всё это только фон; а вот мы снова в социуме и в то же время совсем вдвоём, смотрим, как братья из «Агаты Кристи» заставляют пространство менять свою форму.
***
Пусть скользит по асфальта изгибам
Луч полночный разорванной лентой.
Мир исполнен движения силы,
Безграничной, но переменной.
Расскажи мне о днях уходящих,
О Всевышнего звездных широтах,
Непролазной забвения чаще,
Что встречается на поворотах.
Пусть сияют вселенной светила
Млечной тайной любимого взгляда.
Расскажи о прекрасном, незримом
За пределом дорожного ската.
«Межзвёздные путешествия»
Любовь – это странный способ взаимодействия со временем, это приятие будущего, прошлого и настоящего как константы. Наш первый поцелуй у ныне снесенного «Ориона» – это то, что происходит прямо сейчас, так же как и путешествие по морщинам, который писатель и его герой совершают одновременно, также как и маленькая фея, живущая и в матери, и в дочери. Я часто думаю, преодолеют ли когда-нибудь люди расстояние от одной звезды до другой. Ведь до ближайших альфа- и бета-центавра 4 световых года. А некоторые галактики находятся невообразимо далеко – за миллиарды парсек от нас. Будешь долго считать нули и всё равно ничего не поймешь. И здесь у меня есть теория, которую словами выразить непросто, но всё же попробую. Любовь делает недосягаемое близким. Только она. И однажды, верю, найдется гений, что докажет: до каждого объекта во вселенной можно дотянуться, быстро и легко, без реактивных или каких бы то ни было иных двигателей. Также дело обстоит и с хроносом. Почему у Бога нет начала и конца? Потому что он, воплощение любви, он одновременно присутствует в каждой точке пространства и времени. А мы, хоть и редко задумываемся об этом, его дети. Мы всегда молоды, и всегда стары, мы рождаемся и умираем одновременно и уже поэтому вечны. «18 и 68» писала ты в своём рассказе. Так и есть – всё это условность, перевёртыш, игра в цифры, которую мы так любим. Это как в катрене Блока «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека». Когда мне было 18, я, подражая гению, разумеется, безуспешно, писал тебе:
«Старый фонарь»
Вновь за окном одиноко сутулится
Друг мой – погасший фонарь,
Белые хлопья над темною улицей
Холод сжимает в хрусталь.
Взглядом вожу по небесным окраинам
Мрак и бездонная тишь.
Сядь у камина, у жаркого пламени
И обогрейся, малыш.
Спрячь в одеяло пуховое голову,
К мягкой подушке прильни,
Скоро уснешь и увидишь над городом
Снежное танго зимы.
«Рим»
О вечном думаешь не так часто: иногда по ночам, когда не спится несмотря на ежедневные недосыпы, чаще – во время пауз (каникулы, праздники), но бывает, что поднимаешься над собой, прикасаясь к чему-то прекрасному. Таким был весь наш Рим. Руины кровожадного Колизея, бывший языческий храм Палантин, что стал христианской святыней, древние камни и фонтаны – вода, вены города, созданные еще до рождества Христова. Такой была и Петрова via Appia, пустынная, раскаленная, как наши поцелуи. Таким было и Позитано, разноцветная лестница домов, соединившая горы и море, и терасса, больше похожая на портал в Рай. А помнишь звук воды в гротах, куда мы заплывали? Когда открываешь бутылку с шампанским, слышишь нечто подобное. И дикий пляж, где мы аль-натюрель (слово украдено из интервью Любимова), прятались от посторонних глаз. Все мы потомки Адама и Евы. Но именно там, среди этой grande bellezza особенно ясно осознаешь, что потеряло человечество после грехопадения.
«Super urbem aeternam»
Al posto delle insensibile parole
Volevo dirti che mi sento dentro
Con frutta onde di Romano sole
Che entra nella nostra stanza con il vento —
Da sud a Mosca nordica. Tristeza
E cosa tipica per questa bianca e nera
Citta… con te, il mio angelo, belezza
Puo esistere anche qui, in realta.
Grazia a te, mi sembra, ogni giorno
Io possa vivere com’l’ultimo se fosse.
Ce’ una Terra, l’atmosfera ce’ intorno,
Lo spazio, sopra cui – amore nostro.
«Пузитано или Позитано»
«Пузитано» – сказала ты, а я включил ироника. Хотя ещё не понимал, что их южноитальянское Sorrento на неаполитанском диалекте звучит как «Сурьенто» и что в конечном счёте, как это чаще всего и случается ты была права:
Позитано – это очень дорогой курорт. Сюда приезжают в основном богатые русские и немцы. Чтобы остановиться в гостинице нужно выложить за одноместный номер больше 200 евро в сутки. Нам удалось туда попасть только благодаря Светлане – удивительной женщине, которая посилила нас у себя дома, в Остии. Мы были в Позитано всего 4 дня, это были наши последние деньки перед возвращением в Россию.
Красота начинает обволакивать уже в тот момент, когда машина въезжает на серпантин. Уже здесь сплетаются воедино самые разные эмоции: трепет, счастье, предвкушение, восхищение и… страх. Потому что эта дорога – идеальный источник адреналина. Узкий серпантин, резкие повороты, встречные грузовики и скутеры. А с левой стороны дороги – угрожающие скалы. Они заботливо спрятаны под металлической сеткой, но от это почти не успокаивает. А справа мелькают Соренто, потом еще несколько приморских городков, Праяно, и, наконец, Позитано. Домики светлых тонов – белые, желтые, бежевые – вырастают прямо из скал. А у подножия – кристалльно чистое море – голубое, синее, зеленое. Мы на месте. Парковка здесь, как и в Риме – дело непростое. Узкая дорога для этого не преспособлена. Но мы находим место. Теперь – вниз по ступенькам. Дома здесь связывают вековые улицы-ступеньки, чаще всего – очень крутые, каменные. И снова – ощущение невероятной красоты и страх. Спускаться вниз тяжеловато. Мы заходим в дом. Оставляем вещи и снова вниз по ступенькам – к морю. Пляж каменистый, чистый. Небольшое углубление в огромной скале. Людей почти нет. Местные жители и большинство иностранцев вечером купаться не любят – факт, который большинству русских непонятен. Мы – в их числе. Море в этот вечер – наше. Входим в нежную морскую массу, без конца и края, и в этот момент возникает ощущение, что ты в раю. Я говорю Игорю: «Наверное, мы погибли и теперь оказались в раю». Он полностью со мной согласен. То, что происходит дальше в этом сказочном вневременном пространстве – я просто не смогу описать. Мы плаваем долго, и самое удивительное, что усталости нет вообще. Как будто тела просто нет, как будто это душа наконец оказалась там, куда все годы жизни стремилась.
