Глава 1
Хороший, голодный, злой
– Чего изволите, господин упырь? – прохладно осведомилась подавальщица.
Кабак был затянут дымом трубок и самокруток, и от голода мутилось в глазах, так что внушительная фигура подавальщицы казалась черной скалой, вынырнувшей из тумана прямо по курсу. Персефоний с трудом отвел взгляд от жилки на ее шее и ответил:
– Бифштекс с кровью. И вина.
– Вина нет, водка есть. Будете?
– Буду, – кивнул упырь.
– С кровью, значится? – неодобрительно переспросила подавальщица и растворилась в тумане.
Несколько минут спустя она появилась вновь и поставила перед упырем заказанное блюдо. Он сглотнул и спросил:
– Послушайте, разве вы не можете просто нацедить мне стакан крови?
Наверное, в его голосе против воли слишком явственно прозвучали просительные нотки.
– Лицензии не имеем, – отрезала подавальщица.
– Мало кто имеет, но во всех кабаках так делают.
– Ну и шли бы во все. Платите и ешьте, господин упырь, а то остынет.
Однако не успел тот приступить к еде, как над плечом склонился вышибала.
– Прощения просим, милостивый государь, – обдавая отнюдь не провоцирующим аппетит запахом изо рта, негромко произнес он. – Надеюсь, вам хватит того, что в тарелке? Потому как ежели не хватит, то в нашем заведении вам делать нечего.
– Не понимаю, о чем вы, – раздраженно бросил упырь.
От вышибалы пахло кровью второй группы. Вернее, пахло от него потом и чесноком, но обострившееся от голода чутье ясно подсказывало: вторая группа, резус-фактор положительный. В детстве болел ветрянкой, но это мелочь, на вкусе не сказывается…
Персефоний взял себя в руки. В рукаве вышибалы наверняка припрятан магический жезл, под завязку набитый запрещенными чарами, способными успокоить любого буяна, угрожающего репутации кабака. Успокоить или даже упокоить – в зависимости от степени буйства…
«О чем я думаю? – спохватился упырь. – Разве в жезле дело или в том, что вокруг полно народу? Просто – нельзя…»
– Не понимаете – объясню, – охотно ответил вышибала. – Мне не трудно, чай не в первый раз приходится объяснять. В последнее время ваша братия кровососущая зачастила по кабакам. Посидят, как вы, пожуют мясца сырого – тоже вот, как вы собираетесь (приятного, кстати, аппетита), а глазами в это время туда-сюда… опять же в точности, как вы. Высмотрят мужичка попьянее или девку подоступнее – и выходят с ними или вслед за ними. А потом загрызают где-нибудь по дороге. Так вот, нехорошо это.
– Уйди, дурак, – бросил Персефоний через плечо и впился зубами в мясо. Бифштекс – слабая замена живой крови, но все-таки поддерживает. – Никого я тут не высматриваю, и твои подозрения оскорбительны…
– Я за это всегда извиниться готов, – улыбнулся вышибала. – Только вы уж тогда, сделайте милость, не смотрите так пристально вон на того человека, ладушки?
Персефоний опустил глаза. Да, он уже и сам поймал себя на том, что рассматривает стремительно напивавшегося мещанина в мятом картузе и с длинным шарфом на шее. Но ведь это, черт возьми, еще ничего не значит! Разве есть закон, запрещающий смотреть по сторонам?
Персефоний выпил рюмку водки для лучшего усвоения и дожевал бифштекс. В глазах прояснилось, и он с тоской посмотрел на предоставленный в его распоряжение штоф. Есть ли на свете более жалкое зрелище, чем пьяный упырь, он не знал, но чувствовал, что ему лучше напиться до бесчувствия. Голод скоро вернется, а этот мещанин, будь он неладен, вот-вот пропьет последний гривенник и пойдет, шатаясь, домой… Один пойдет, потому что друзей у него здесь нет. Пара пропойц поначалу крутилась около, но мещанину и в голову не пришло угостить их. Потом к нему присматривался карманный вор. В обычном состоянии Персефоний не заметил бы этого, но сегодня с ревнивой болезненностью уловил посторонний взгляд, обшаривающий человека, на которого смотрел он сам. Вор глядел на мещанина с презрением. Без труда можно было проследить ход его мыслей: обобрать-то мужичка нетрудно, да овчинка выделки не стоит.
Итак, он пойдет один, и путь его будет неблизкий. Сразу видно, что напивается он редко и вдалеке от дома, чтобы не видели знакомые. Даже здесь он сидел, втянув голову в плечи, старясь казаться еще незаметнее, чем был. Пьяный, один, на окраине города…
В поле зрения опять возник вышибала. Квадратное лицо его казалось равнодушным, но глаза опасно поблескивали, и Персефонию не нужно было гадать, что означало движение руки, которым вышибала отвел полу засаленной куртки. Означало оно, что свой магический жезл он носил не в рукаве, как сначала подумал упырь, а за поясом. Обычно так делают те, кто имеет право на ношение оружия.
Персефоний добродушно улыбнулся вышибале. Он намеревался встать и выйти. Можно сразу направиться куда-нибудь еще, можно просто постоять под звездами… но, конечно, не для того, чтобы дождаться мещанина в длинном шарфе, нет! Просто – постоять себе в уголке…
«Прочь! – прикрикнул на себя Персефоний. – Прочь от этого места, а то и до греха недалеко».
На миг он с предельной ясностью представил себе, что произойдет, если он поддастся соблазну. Община, конечно, попытается защитить его перед законом, но даже в случае удачи остаться в городе не позволит. Никто больше не подаст ему руки, никто не захочет встретиться с ним взглядом.
Отчуждение… Нет, пожалуй, само по себе оно не пугало Персефония. Он был сравнительно молодым упырем и не успел по-настоящему вжиться в общину. Уважал старших, но не был привязан к ним вековой привычкой. И отдавал себе отчет в том, что Закон для него ценнее общины как таковой. Наверное, в прежней, смертной, жизни ему крепко не хватало ощущения незыблемости окружающего мира.
Ужаснее самого изгнания было бы осознание того, что он оказался недостоин Закона, который избрал для себя, отказавшись от человеческого бытия.
И конечно, была еще Королева – душа общины, лидер, всегда прекрасная и желанная, мудрая и понимающая. Она – воплощение Закона. Упасть в ее глазах, потерять право на ее улыбку – вот что страшило.
Несколько глотков крови пьяного мещанина не стоили того.
