Забава Путятична и змей Горыныч
Пролог
То что свято, то и клято.
А у нас бока намяты
при любых наших словах —
на то царский был указ.
Во стольном граде, сто раз оболганном, в Московии далёкой, за церквями белокаменными да за крепостями красными оборонными, жил да правил, на троне восседал царь-государь Николай Хоробрый, самодур великий (в общем, со своей, так сказать, изюминкой), но дюже добрый: народу поблажку давал, а на родных детях отрывался. И была у царя супружница, молода царица свет Забава Путятична, красоты неписаной, роду княжеского, а с каких краёв – никто не помнил (а может и помнить было не велено).
Глава 1. О том, как Забава Путятична долеталась
И пошёл слух по всей земле великой
о красоте такой дикой:
то ли птица Забавушка, то ли дева?
Но видели мы, как летела
она над златыми церквями
да махала руками-крылами.
Мы царю челобитную били:
– Голубушку чуть не прибили;
приструни, Николаша, бабу;
над церквами летать не надо!
Государь отвечал на это:
Наложил на полёты б я вето,
да как же бабе прикажешь?
Осерчает, потом не ляжешь
с ней в супружеско ложе —
она же тебя и сгложет.
Вот так и текли нескладно
дела в государстве. Ладно
было только за морем,
Но и там брехали: – Мы в горе!
Впрочем, и у нас всё налаживалась.
Забава летать отваживалась
не над златыми церквями,
а близёхонькими лесами:
обернётся в лебедя белого
и кружит, и кружит… «Ух смелая! —
дивились на пашне крестьяне. —
Мы б так хотели и сами.»
Но самим летать бояре запрещали,
розгами, плетью стращали
и говорили строго:
– Побойтесь, холопы, бога!
А мы бога привычны бояться,
он не давал нам браться:
ни за топор, ни за палку.
Вот и ходи, не алкай,
да спину гни всё и ниже:
не нами, то бишь, насижен
род купеческий, барский,
княжий род и конечно, царский.
Нет, оно то оно – оно!
Но если есть в светлице окно,
то баба и сиганёт, как кошка:
полетает ведьмой немножко,
да домой непременно вернётся.
А что делать то остаётся
мужикам старым? Ждать
и в супружеском ложе вздыхать.
Но вот и забрезжил рассвет,
а её проклятой всё нет;
кряхтит Николай, одевается,
на царски дела собирается
да поругивает жену:
«Не пущу её боле одну!»
Ну, пущу, не пущу – на то царская воля.
А наша мужицкая доля:
по горкам бегать -
царевну брехать.
А она, проклятая, не даётся.
Поди, ведьмой над нами смеётся,
сидя где-нибудь под кусточком?
Оббегали мы все кочки,
но не сыскали девку.
Царь зовёт мужиков на спевку
да спрашивает каждого строго:
– Где моя недотрога?
– Никак нет, – говорим. – Не знаем.
Чёрта послали, шукает.
Пир затеяли: пьём, ждём чёрта.
Через год тот пришёл: «До чёрта
там ёлок колючих и елей!»
Мы выпили с горя, поели
и песни запели протяжные.
Посол грамоту пишет бумажную
на заставушку богатырскую:
«Так и так, мол, силу Добрынскую
нам испытать бы надо;
пропала царская отрада —
Забава Путятична легкомысленна
(отлеталась птичка, видимо);
приходи, Добрынюшка, до Москвы-реки
да деву-лебедь ты ищи, свищи;
/точка, подпись стоит Николашина,/
а хто писарь – не спрашивай!»
Свистнули голубка могучего самого,
на хвост повесили грамотку сальную
и до Киева-града спровадили.
Чёрт хмельной говорит: «Не надо бы!»
Но дело сделано, сотоварищи.
Пока голубь летал до градищи,
мы по болотам рыскали,
русалок за титьки тискали,
допрашивали их строго:
– Где царская недотрога?
Результат, однако, был отрицательный:
русалки плодились. А богоматери,
на иконках не помогали.
Малыши русалочьи подрастали
и шли дружиной на огороды:
«Хотим здесь обустроить болото!»
Мужики от вестей таких заскучали:
пили, ели, Добрынюшку ждали,
и отцовство признавать не хотели:
дескать, зачатие ни в постели.
Николай хотел было рехнуться,
но квасу выпил, в молодого обернулся
да издал такой указ:
«На русалок, мужик, не лазь;
к водяному не стоит соваться;
а с детьми родными грех драться.
Посему, дружину ту вяжем
(войско царское обяжем),
на корабелы чёрные сажаем
да по рекам могучим сплавляем
до самого синего океана,
там в пучину морскую окунаем —
и пущай живут на дне, как челядь.»
Делать нечего, оковушки надели
на дядек водяных да дев русалок,
в трюмы несчастных затолкали,
и спустили по Москве-реке и далее.
А куда? Да больше не видали мы
ни корабелы наши чёрны,
ни русалок, водяных, ни чёрта.
Корабельщиков до дому ждать устали,
а потом рукой махнули и слагали
былины да сказки об этом.
Глава 2. Добрыня Никитич едёт на поиски царицы
А 1113-ым летом
к нам Добрыня пришёл, не запылился,
пыль столбом стояла, матерился:
– Так говорите, вы тут бабу потеряли,
Забаву свет Путятичну? Слыхали.
Князь Владимир да во Киеве гневится;
племянница она ему, а вам – царица.
Ну да ладно, горе ваше я поправлю:
найду ту ведьму иль навью,
которая украла лебедь-птицу.
Нам ли с нечистью ни биться!
И после пира почёстного
(не отправлять же Добрыню голодного),
опосля застолий могучих,
пошёл богатырь, как туча,
на леса, на поля, на болота:
– Ну держись этот кто-то,
вор, разбойник, паскуда!
Я еду покуда…
А покуда былинник ехал,
ворон чёрный не брехал,
а наблюдал с вершины сосны:
в какую сторону ноги шли
богатырские. И взмахнув крылом,
полетел не к себе в дом,
а на Сорочинску` гору`,
что стоит в чужом бору.
Там в глубокой пещере
за каменной дверью
сидит змей о семи головах,
о семи жар во ртах,
два волшебных крыла и лапы —
дев красных хапать!
Как нахапается дев,
так и тянет их во чрев:
переварит и опять на охоту.
На земле было б больше народу,
если бы не этот змей.
А сколько он сжёг кораблей!
Ну это история долгая.
Царица Забава невольная
в подземелье у змея томится.
Горыныч добычей гордится,
обхаживает Путятичну:
замуж зовёт, поглаживает,
кормит яблочками наливными
да булочками заварными,
а где их ворует – не сказывает.
Забавушка животине отказывает —
замуж идти не хочет.
Тот судьбу плохую пророчит
(за отказ) на всю Русь могучую:
«Спалю славну дотла! Получше ты
подумай, девица, да крепко.
Зачем тебе надо это:
ни детей, ни изб, ни пехоты,
ни рыбалки жирной, ни охоты,
а пустое выжженное поле
От татара вам мало горя?»
А пока Забава раздумывала,
ворон чёрный клюнул его,
дракона лесного за ухо:
«На тебя нашлась, то бишь, проруха —
удалой Добрынюшка едет,
буйной головушкой бредит:
– Зарублю ту ведьму или навью,
что украла племянницу княжью!»
Сощурился Горыныч, усмехнулся,
в бабу Ягу обернулся:
«Ну раз хочет Никитич бабку,
значит, с Ягушкой поладит.» —
и юркнул в тёмны леса.
А Добрыню кобыла несла
да говорила: «Чую, хозяин, я силу
нечистую, вон в том лесочке.»
– Но, пошла! – богатырь уже по кочкам
в сторонку прёт совсем другую,
не на гору Сорочинску, а в гнилую
прямо в сахалинскую долину
/где я, как писатель, сгину
и никто меня не найдёт/
вот туда-то конь Добрыню и несёт.
Глава 3. Змей Горыныч заманивает Добрыню на Сахалин
Ай леса в той долине тёмные;
ай звери по ней ходят гордые,
непокорные, на народ не похожие —
с очень гадкими рожами:
если медведь, то обязательно людоедище;
