Дан вынырнул и лег на бок, лицом к берегу. Зеленые волны, которые часто снились ему… почему-то больше на Перицене… набегали на узкий пляж. Пляжа, впрочем, отсюда, из воды, видно не было, Дан просто знал, что от скалистого обрыва, который, казалось, облизывают подкатывающиеся к самому его основанию валы, бугристое штормовое море отделяет шестиметровая песчаная полоса. На фоне темного неровного базальта почти не выделялась ажурная лестница из прозрачного пластика, похожая на стеклянную. Верхние ступеньки ее пропадали в сплошной зелени кустарника, над которым высились великолепные сезанновские сосны – недвижимые, словно выписанные кистью великого француза на темно-голубом фоне неба. Если заплыть еще дальше в море, можно разглядеть карабкающиеся в гору постройки, но сделать это Дан поостерегся, вода была холодновата, перевернувшись на спину, чтобы отдохнуть, он сразу продрог. А вообще-то он заплывал далеко, настолько, чтобы остаться наедине с морем – море Дан любил нежно, в юности выбирался к нему не реже трех-четырех раз в год… удивительно, как он сумел вынести столь долгую разлуку! Только войдя в призывно пахнувшую йодом и водорослями черную воду – приехали вечером, но дожидаться утра не было сил, Дан почувствовал, как он счастлив вернуться домой, странно, там он не осознавал сполна собственной тоски… нет, конечно, возникали время от времени ностальгические порывы, но, в принципе, даже непосредственно перед прилетом его не особенно тянуло на Землю, разве только перспектива показать ее наконец Марану… Вспомнив Марана, он огляделся. Того нигде не было видно. Слегка обеспокоенный – все-таки волны, пусть не очень большие, но для неопытного пловца небезопасные, Дан перешел на кроль. Вообще-то он предпочитал брасс – в отличие от Марана, который не успев еще толком научиться плавать, облюбовал себе кроль, Марану нравилась скорость, Дан подозревал, что на трассе или в море тот давал волю своему вечно сдерживаемому темпераменту…
Тревога оказалась напрасной, подплывая к берегу, Дан уже издали увидел высокую фигуру Марана, стоявшего во весь рост на сильном ветру перед закутанной в просторное оранжевое полотенце Никой, сидевшей на большом валуне. Демонстрирует Нике свое роскошное телосложение, подумал Дан с легкой иронией… ирония, впрочем, относилась, скорее, к собственной мысли, нежели к Марану, на всех трех известных Дану населенных планетах не нашлось бы, наверно, человека, более равнодушного к собственной внешности, чем Маран. Нельзя сказать, что он был настолько наивен, чтобы не подозревать о ее преимуществах, Маран и наивность – это… это… Дан даже не нашел слова, чтобы достаточно точно охарактеризовать подобное сочетание, нет, о достоинствах своих Маран знал отлично, но отнюдь не гордился ими, он просто не считал их таковыми и пренебрежительно усмехался, когда кто-то позволял себе их не только заметить, но и упомянуть о замеченном вслух. И то… несколько лет назад Дан иногда был не прочь покрасоваться перед зеркалом, не говоря о женщинах, но сейчас…
Он выбрался из воды и пошел к увлеченной беседой парочке. За словом «парочка» никакой задней мысли не скрывалось, с Мараном Нику он оставил бы хоть на год – не потому что Ника тому не нравилась, просто он уже достаточно хорошо знал понятия Марана о дружбе, его своеобразный кодекс чести. Слава богу, что Ника наконец… Дан вздохнул. Он не уставал удивляться тому, насколько по-разному они с Никой смотрят на вещи. Эпизод с письмом… Если, конечно, подобное можно считать эпизодом, это больше смахивает даже не на поступок, а на деяние, как высокопарно выражались древние. До сих пор все шаги Марана, даже самые неординарные, Дану – в отличие от Ники, были понятны и не вызывали сомнений, ну разве что минутных, но на сей раз… На сей раз он никак не мог принять случившееся, как должное. Может, он не осознавал, как данность, критическую ситуацию, сложившуюся на Торене? Он часто ловил себя на избытке оптимизма, это, наверно, черта характера – предпочитать надеяться на лучшее до тех пор, пока в худшее не упрешься носом. Или дело в нерешительности, неспособности взвалить на себя груз столь чудовищной ответственности и, соответственно, непонимании, как это может сделать другой? А может, ему просто было жаль Марана, который… Днем он был спокоен и сдержан, как обычно, но по ночам выдавал себя, вставал, ходил, иногда часами, в последние дни на Торене Дан, спавший в той же комнате, не раз, просыпаясь далеко за полночь или под утро, видел его неподвижный силуэт у открытого окна… Так или иначе, Дан никак не мог убедить себя в том, что сделанное не было роковой ошибкой… Не то – Ника. Ника встретила их в космопорту. На Землю она прилетела на неделю раньше, и вид у нее был уже сугубо земной, в легком белом платье с развевавшейся на ветру длинной, чуть ли не до щиколоток, плиссированной юбкой и широкими, мягко спадающими до локтя рукавами, в сплетенных из прозрачных синтетических паутинок босоножках на высоких тонких каблуках, вся увешанная переливавшимися десятком оттенков зеленого, под цвет глаз, ожерельями, браслетами, серьгами, цепочками, радостная, праздничная, она кинулась Дану на шею, а потом, с трудом вырвавшись из его более чем пылких объятий, повернулась к Марану, подала ему руку и сказала:
– Я была неправа. Во всем, что касается тебя. Думала о тебе неверно, нечестно, нехорошо. Словом, я виновата перед тобой. Прости меня.
Вот так. А когда Ника считала себя перед кем-то виноватой, она…
Маран обернулся на его шаги, и Дан с облегчением увидел на его лице улыбку, за последний месяц, наверно, в первый раз.
Дан взбежал на пригорок и в последний раз оглянулся на море. За три дня он успел изучить все сюрпризы тропинки. Если идешь от виллы, еще за метр до этого самого места сохраняешь иллюзию, будто моря нет и в помине, лес обступает тебя плотно и надолго, но делаешь один лишь шаг, минуешь поворот, и на тебя буквально обрушивается необъятная, неотразимая, невообразимая синева. Можно отступить – ничего, только толстые, бугристые, высокие стволы.
Дан любил эти игры с морем, в юности он создал для себя целый ритуал свиданий с ним. Ездил он на побережье всегда наземным транспортом, ибо флайер лишал встречи с морем некоего кокетства, ведь, растягивая ожидание, продлеваешь и обостряешь удовольствие. Едешь, едешь, выезжаешь на какой-нибудь холм, и вдруг вдали почти неощутимо прорисовывается голубая линия, отсекающая небо от земли, прорисовывается, исчезает, появляется снова, потом между деревьями и домами начинают мелькать лоскутки синевы, потом – вот как здесь – находится какой-то предел, какой-то неуловимый переход, и только что далекое море неожиданно вырывается целиком из-за тщетно пытающихся заслонить его зданий или холмов. Дан зажмурился от наслаждения. На море он мог смотреть часами… Подумать только, это большое ласковое чудо чуть не превратилось в холодный, гниющий труп. Полвека назад окунуться в морскую воду означало рискнуть жизнью. Не успело человечество ценой небывалого напряжения сил переломить хребет двум едва не наложившимся друг на друга вирусным пандемиям, как оказалось лицом к лицу с опасностями еще более грозными, главной из которых была казавшаяся неотвратимой гибель Мирового океана. Борьба за жизнь морей отняла больше пяти десятков лет. Не только морей. Лесов, вод, воздуха… Неудивительно, чуть не две сотни лет человечество жило словно по принципу «после нас хоть потоп», бессмысленно истребляя невосполнимые ресурсы и громоздя горы ненужного хлама. К концу двадцатого века, на взлете научно-технической и информационной революций думалось, что прогресс пойдет все ускоряющимися темпами и в скором времени достигнет фантастических вершин, очертания которых расплывались даже в глазах футурологов. Никто не мог предугадать, скольких усилий потребует спасение планеты, сколько интеллектуальных и материальных ресурсов придется израсходовать на поддержание расползающейся в клочья биосферы, неуклонно иссякающих запасов питьевой воды, на то, чтобы кое-как удерживать воздух в состоянии, пригодном для дыхания. Понадобилась реконструкция на основе безотходных технологий практически всей земной промышленности и энергетики, и только после этого удалось перейти в наступление, перейти от поддержания жизнедеятельности к основательной очистке, обеззараживанию, дезактивации. Не обошлось и без человеческих жертв, во многих местах на Земле ныне можно увидеть скромные стелы с надписями. «Здесь погибли члены Двенадцатого отряда ЭСС»… Двенадцатого, Двадцатого, Сто четвертого… ЭСС – Экологической Спасательной Службы. В двадцатом веке существовали войска ООН, в двадцать первом они постепенно превратились в ЭСС. Почти целый век ушел на то, чтобы сделать планету… какой? Да всего лишь такой, какой она была до начала научно-технической революции. Вот тебе и прогресс! Неужели нужны века и угроза гибели, чтобы понять самые элементарные вещи, например, что никакие богатства и удобства не заменят человеку простого погружения в эти зеленые волны, никакие полеты, путешествия… даже в космос!.. зачем это, в сущности? Чтобы найти там то, что безвозвратно утрачено на Земле?
