Принялась в отчаянии тереть синюю кляксу, которая расползалась по белоснежному рукаву школьной рубашки. Но все стало только хуже, синяя загогулина превратилась в фиолетовое пятно, вцепилась в новую блузку мерзким уродливым монстром. Черная сумка, растерзанная пинками одноклассников, развалилась беспомощно в кустах, а вокруг раскинулись еще нетронутые ручкой тетради – прямо как белые голуби со сломанными крыльями.
Девочка закусила губу, чтобы не расплакаться во весь голос. Школьный двор и асфальтовая тропинка были уже позади, крики одноклассников перестали звенеть в ушах, но Марика до сих пор дрожала от злости, рвущейся из груди. Вместе с яростью пришли и слезы, встали комком в горле и не давали вдохнуть.
«Нельзя реветь», – приказала себе девочка, сжала кулаки и застучала подошвами туфель по дороге, которая вела от школьного здания в сторону дома.
Ее нового дома… от новой школы…
Осенью у Марики появилось много нового в ее короткой двенадцатилетней жизни. Родители теперь жили отдельно друг от друга, она узнала слово «развод», переехала с мамой в новую квартиру, поэтому пришлось бросить старую школу и записаться в районный лицей номер сто пятьдесят восемь.
Папа звонил пару раз в неделю и постоянно рассказывал, как занят в командировках, открывая всякие разные магазины для своего бизнеса. А мама молчала, почти не улыбалась, не пекла румяные пироги, как раньше, и не пела на кухне. Она часто стояла на балконе, не отрывая взгляда от крыш домов, которые кольцом окружили их новое жилище – трехкомнатную квартиру в старенькой пятиэтажке.
Когда Марика хотела задать ей какой-нибудь вопрос или пыталась обнять, мама гладила черные блестящие волосы девочки, тяжело вздыхала и уходила в свою комнату.
Даже в конце августа мама не принялась с энтузиазмом возить дочку по торговым центрам, как они делали прежде, чтобы прикупить к учебному году тетради, ручки, выбрать несколько нарядов на вытянувшуюся за лето девочку.
В последний летний день они отправились в огромный магазин, где школьная одежда болталась унылыми растрепанными рядами между лотками с фруктами и пластиковыми корзинами с кучей тапок, чешек, резиновых калош. Мама равнодушно кивнула, когда Марика отдернула штору кабинки и выпрямилась во весь рост в куцей старомодной юбке и измятой блузке.
Форма была новой, но из-за долго висения на плечиках в запыленном зале и множества примерок белая ткань приобрела грязно-серый оттенок.
Девочка надула губы от недовольства: школьный наряд ей не нравился, сдавливал горло жестким воротом, колол кожу, он имел мало общего с выглаженной униформой с иголочки, которую носили ученики бывшей частной школы Марики.
Девочка уже открыла было рот, чтобы запротестовать, стянуть ненавистную жесткую рубашку, но натолкнулась на мамин взгляд в зеркале примерочной. Женщина с грустью рассматривала свое отражение и, казалось, не могла поверить, что это действительно она. С небрежно собранными волосами, в мятом костюме, истоптанной обуви, Анна Голубева совсем не походила на себя прежнюю, улыбчивую домохозяйку, которая каждое утро часами наряжалась, чмокала Марику в щеку ярко накрашенными губами, отвозила дочку в школу, и даже за покупками ходила в лаковых туфельках, звонко цокая каблучками.
От тоскливого маминого взгляда у Марики перехватило дыхание, а внутри защемило что-то ужасно колючее. Она вдруг поняла: родителям уже не до нее, развод сделал их совсем другими – грустными и чужими.
На обратном пути из магазина Марика плелась следом за мамой, сжимала ручку пакета, который уместил покупки – форму и десяток тетрадей. Девочка мысленно пообещала: «Я все сделаю, чтобы мама с папой стали такими же, как раньше. Буду хорошо себя вести, стану отличницей, больше никаких троек. Запишусь в танцевальный кружок, как хотела мама. Она посмотрит мое выступление и очень обрадуется, заулыбается. И папа тоже меня увидит. Они помирятся. Обязательно. Мы вернемся домой, я буду ходить в старую школу, в класс, где мои друзья».
Размышляя, Марика чуть не врезалась в маму, которая остановилась возле клумбы у подъезда. Анна сказала что-то пожилой женщине, возившейся с белоснежными пышными цветами, потом сунула руку в карман и протянула измятую купюру.
Соседка покачала головой, срезала три пушистых белых хризантемы и вручила цветы Анне:
– Вот, держите, не надо денег, даже не предлагайте. Забирайте, пускай у девочки будет праздник, я все понимаю, у любого бывают трудные времена.
Мама закивала, прижала к себе нарядные цветы и заспешила к двери подъезда. Марика брела за ней, не поднимая головы и не обращала внимания на приветливое лицо соседки. Девочке было ужасно неловко: мама попросила цветы, а ведь раньше они всегда заказывали для учителя красивый букет из нескольких десятков роз, обвитый лентами и в хрустящей упаковке. А завтра Марика потащится в новую школу с тремя скромными цветочками, сорванными с дворовой клумбы.
Дома мама поставила белые шары на зеленых стеблях в вазу и вдруг крепко обняла дочь, улыбнулась ласково, как, бывало, делала по утрам:
– Солнышко, ты такая у меня молодец, никаких капризов, совсем уже взрослая. – Анна накрыла ее ладошки тонкими нежными пальцами. – Я давно хотела с тобой поговорить, объяснить, что стряслось. Сейчас у нас и правда сложные времена, мы пока не можем жить так, как раньше, а денег мало. Понимаешь, я не хочу зависеть от твоего папы, поэтому надо потерпеть. Но есть и хорошая новость, завтра меня пригласили на собеседование, значит, скоро я начну работать. Поэтому после первого дня в школе жду тебя домой, мы отпразднуем нашу новую жизнь. Новый дом и все остальное! Я куплю тортик, устроим чаепитие, расскажешь про одноклассников.
Марика кивнула в ответ на мамины слова, даже смогла выдавить кривую улыбку, а глаза защипало от подступающих слез.
«Никогда не будет по-прежнему. Никогда. Впереди неизвестная жизнь, придется быть взрослой».
А потом наступило первое сентября и разразилась катастрофа…
После общей линейки в огромном школьном дворе Марика одна из первых вошла в класс и села на привычное место – первый ряд, вторая парта, – чтобы иногда можно было прямо во время урока посмотреть в окно. Девочке нравилось забыть на несколько секунд об учебе и наблюдать, как кружатся снежинки или ветер гоняет по асфальту пестрый хоровод из листьев.
Марика даже успела выложить на парту тетрадь и ручку, но внезапно резкий голос прозвенел над ее головой:
– Эй ты, новенькая, брысь отсюда! Тут занято.
Марика вскинула голову: над партой застыла худая высокая девочка. Ее можно было бы назвать приятной: длинные русые волосы собраны в хвост, губы круглятся буквой О на широком личике, но все портили глаза – черные и злые, они цеплялись, как колючки, вызывая тревожный холодок на коже.