Шпиц с лицом разбуженной летучей мыши топорно облаял, словно перед ним стоял не я, а какой-нибудь пустяшный гражданин ценою в полтора МРОТ. Хозяин не извинился. Более того, даже не счел нужным поприветствовать (а ведь кроме нас – двоих на детской площадке никого не наблюдалось). Очевидно, в его представлении моя капитализация была и того ниже. Парковые часы указывали на половину двенадцатого – время заканчивать гимнастику и отправляться восвояси, кушать овсянку.
Вот с нее-то – с овсянки – думается все и началось. Вернее – покатилось. И, если вершина имеется у всего – или хотя бы просматривается – то дна, в чем граждане сумели не раз убедиться, в природе не существует. Успокаивало скромное представление о географии: ежели долго низвергаться, то, в конце концов, достигнешь пика, но уже на другом полушарии, что само по себе неплохо, ибо удовлетворенное тщеславие прощает издержки в пути.
Каша не просто продукт, нет, она скорее символ социального статуса, как лобстер или вареные сосиски. Причем, символ двуликий, неоднозначный. Может легко ввести в заблуждение натуры неискушенные.
Поначалу пропаренный овес ассоциируется с беспомощным, беззубым детством, но затем – не успеешь оглянуться – с такой же старостью. Однако в моем случае плутовка выбрала самый неподходящий отрезок: между тридцатью двумя и восемнадцатью зубами. Озвучить причины, сподвигшие овсянку окоротить мое личное пространство в пору, когда от бурного цветения ожидают основательной завязи, считаю нескромным.
Стоит раз проглотить остывший липкий утренний комок, как руки уже сами тянутся к гантелям, а ноги отказываются облачаться в узкие джинсы. Поддавшись нарастающему безумию, я приобрел на рынке спортивные брюки а ля Адидас, а ля кроссовки и вязаную шапочку киллера-дилетанта. Дальше больше: легкомысленный рисунок на постельном белье уступил место строгой полосатости, свинина по сычуаньски паровым котлеткам от Елены Малышевой, Бордо урожая 2012 – компоту из прошлогодней антоновки. Пульс стал биться ровнее, но реже. Реже, чем свидания. Реже, чем зачислении пенсии на карту москвича. Анабиозная частота слегка настораживала, но укладывалась в уверенную тройку по математике. Выражения лица изменилось до криминальной несхожести с оригиналом на загранпаспорте. Выезд за рубеж откладывался на неопределенное время, ибо нерасторопная УФМС не поспевала за моими преображениями. Вес тела по совокупности ничуть не изменился, однако кое-какое перераспределение акцентов можно было разглядеть, пусть и хорошо вооруженным глазом.
Характер.
Ну что сказать о характере?
Ну, да, былая, преимущественно спонтанная, агрессивность исчезла, но ей на смену явилась новая. Эдакая разновидность латентной враждебности ко всему скоромному… вызывающе плотскому, что ли. Причем еда не входила в число приоритетов, отнюдь. Сие, в первую очередь, относилось к сферы межличностных отношений. Поясню: схожие чувства испытывает травоядное среди оголтелых хищников (диапазон – от категорического осуждения до, как ни странно, брезгливого сострадания). В особо трудные минуты я мнил себя инопланетянином – посланцем далекой высокоразвитой цивилизации, где инстинкты вторичны, а чувства стерильны.
И вот, когда рационализм, возведенный в степень, грозил окончательно перерасти из сомнительного « хобби» в привычку, меня взял да унизил так себе шпиц с лицом разбуженной летучей мыши.
Нельзя сказать, что я не люблю животных. Очень даже. Практически всех. Кроме докучливых насекомых и любых видов пресмыкающихся. В последнюю категорию входят и прямоходящие лизоблюды, ибо полностью разделяю утверждение бывшего телеграфиста: «человек – это звучит гордо».
Если своих достоинств кот наплакал, можно гордиться успехами домашних питомцев (жены, дети, тещи не в счет, опять же из соображений врожденной скромности и инстинкта самосохранения). Поэтому я своевременно обзавелся элитным щенком охотничьей собаки. Породу – легавую – выбрал с прицелом на относительно здоровый образ жизни. Однако овсянкотерапия привела к непредсказуемым последствиям. Собачка очень скоро смекнула: несмотря на все ухищрения в плане камуфляжа (не глаженая телогрейка, кирзачи, вождистская кепка), охотник я не полноценный. Ни тебе пьяных признаний в любви, ни куска краковской в изголовье. То есть, с известными пассионариями Василия Перова сходства немного – разве что наличие ружья, тощего сеттера и воспоминаний. Примерно так же рассуждали и мои новые знакомые – приверженцы старинной барской забавы. Пообщавшись разок другой, эти суеверные догматики предпочли не разбавлять компанию единомышленников моим постным присутствием.
«А может он кое в чем прав, этот шпиц-с рекламы Real Trans Hair? – подумал я, – Хоть и сволочь, видать, редкостная».
И принялся работать над собой.
Сменил одежду для утренней гимнастики на оригинальную. Вернул облику двуспальной кровати былую фривольность. Мясорубку, пароварку и прочие атрибуты санитарно-оздоровительных мероприятий отправил в бессрочный отпуск на антресоль. Оформил кредитное соглашение с копилкой-поросенком и включил в рацион выращенные на воле морепродукты. Украсил марочным вином столовую, проверил пульс. Показалось мало… Огорошил соседку приглашением зайти послушать музыку, взял работу на дом.
Проверил еще раз. Ого! Метнулся на кухню, смолотил двойную порцию овсянки. Так-то лучше. Крайности нам ни к чему.
Последующие недели пялился в зеркало с особой придирчивостью. На лице застыло выражение пионера в Парижском Диснейленде. Оформил новый загранпаспорт на максимально короткий срок, чтоб не сглазить. Несколько раз вставал на весы. Стрелка по-прежнему не желала менять показания. Сменил батарейку. Не помогло. Снял сапоги, отложил в сторону гантели. Ноль эффекта. Другой бы расстроился, а я – нет. Списал на непостоянство внутренних резервов.
Характер.
Ну что сказать о характере?
Ну, да, пытался пару раз сделать комплимент
