По иронии судьбы, эту книгу я пишу в подвале… но это отнюдь не подвал дома семьи Фрицля. Двадцать лет назад, когда я вселился сюда, хозяин рассказал мне, что в свое время этот переоборудованный подвал в Блумсбери, в самом центре Лондона, неподалеку от Британского музея, служил мастерской фотографу Дэвиду Бэйли. Я никогда специально не выяснял, были ли правдой его слова, но, поскольку я неплохо знаком с работами Бэйли, мне приятно жить с осознанием того, что некогда здесь сновали туда-сюда, нередко даже и неглиже, бесчисленные красавицы-модели. Хозяин этого уголка сказал мне, что выкупил подвал и выстроил в нем пять квартир. В моей, я только что измерил ее, – сорок три квадратных метра. Подвал, в котором жила Элизабет Фрицль со своей семьей, был приблизительно метров тридцать пять. А вот высота потолка там была, мягко говоря, угнетающая: метр семьдесят, тогда как у меня – без малого два с половиной метра.
Мои апартаменты расположены ниже уровня мостовой. Но тротуар от самого дома отделяет широкая полоса, и в окно проникает свет – а в самые первые дни лета, когда я и пишу эту книгу, солнце так и льется в мою комнату. Когда владелец начал делать ремонт, строительный комитет посоветовал ему откопать и дальнюю сторону подвала, чтобы впустить еще больше света, и теперь у меня есть даже небольшое патио и насыпь, кое-как засаженная зеленью. Я отрываюсь от работы и оглядываю этот маленький городской садик через высокие французские окна. Они впускают столько света, что иногда, когда солнце особенно ярко, мне приходится даже задергивать шторы, чтобы видеть монитор компьютера. Вряд ли Элизабет Фрицль могла и мечтать о таком. А иногда я просто выношу в сад летнюю мебель, раскрываю над головой зонт и работаю во дворе.
И хотя площади наших с Элизабет подвалов сопоставимы после многих лет изнурительных копательных работ, я делю это пространство только с одним человеком – с моим сыном. Ему теперь двадцать четыре года – он родился всего два месяца спустя после того, как восемнадцатилетняя Элизабет покинула мир света и красок. Нас только двое, и мы все равно нередко действуем друг другу на нервы. И это несмотря на то, что наши спальни и ванная комната запираются на замок, и мы можем время от времени остаться наедине с собой, отгородиться от всего, когда кто-то из нас устал или раздражен.
Обычно подвальные помещения так или иначе страдают от сырости и плесени, но трудно вообразить себе более светлое и просторное место, чем мое жилище. Я могу приходить и уходить, когда вздумается, открывать дверь своим ключом. Приглашать друзей, родственников, подруг. Но, даже несмотря на все это, после целого дня напряженной работы, бывает, совсем нет сил больше находиться в этих стенах. Вечером мне просто необходимо поужинать в ресторане за углом, сходить в бассейн или в сауну при отеле в конце улицы или в паб на площади, чтобы сменить обстановку, пообщаться с другими людьми. Если меня оставить взаперти хотя бы на несколько дней, лишить всякого контакта с внешним миром – я просто свихнусь.
Вот поэтому мне было непросто почувствовать себя на месте Элизабет. Нельзя и придумать более непохожих жизней. Ее изверг-отец украл у нее почти всю жизнь, от восемнадцати до сорока двух лет – те годы, которые все называют лучшими в своей жизни. В эти годы люди ищут приключений, романов, не отказывают себе в роскоши творить безрассудства «по молодости». И это, как бы они ни краснели, став взрослыми, они не променяли бы ни на что на свете.
Я могу подтвердить это на собственном опыте. В промежутке между восемнадцатью и сорока двумя годами я успел объездить весь мир. Я работал в английской и американской периодике, из-под моего пера вышло несколько книг, я женился, развелся, вернулся к холостяцкой жизни, по одной такой «ошибке молодости» побывал на скамье подсудимых в суде Олд Бэйли – и, кстати, был оправдан – и давал показания американскому Специальному комитету Сената.
У Элизабет Фрицль эти чудные годы украл тот, кто должен был любить и оберегать ее, подарить ей жизнь и быть рядом, чтобы выручить в случае беды. Ее отец делал вид, что оберегает ее от невзгод современного мира, а на самом деле просто удовлетворял свою похоть. Он не просто ограбил ее, отняв жизнь, – он заставил ее пройти все муки ада, от постоянного страха до физического и сексуального насилия.
Потом в этом аду оказались и трое детей, зачатых от него дочерью. Ему не может быть оправдания, как не может быть наказания, соизмеримого со всем, что он сделал, но эта книга не только о глубине жестокости и зла, до которой только способен опуститься человек, – это еще и повесть о мужестве. Элизабет, молодая женщина, каким-то образом сумела вынести все, на что обрек ее истязатель. Долгие годы страдала она в своей одиночной камере, смирившись с тем, что никто не станет искать ее и никогда не догадается о ее судьбе. Думать о побеге было бессмысленно. А единственным собеседником, с кем можно было переброситься парой слов, оставался ее тюремщик, который заглядывал в большинстве случаев только для того, чтобы в который раз ее изнасиловать. Единственной связью Элизабет с внешним миром был человек без малейшего проблеска жалости и сострадания.
Как это ни ужасно, рожать ей приходилось в одиночестве. А когда дети появились на свет, Элизабет даже расширила свою тюрьму, голыми руками выкопав новые комнатки. Трех малышей ей все же пришлось отдать. Но она сделала все, что было в ее силах, чтобы воспитывать и учить тех детей, которых оставили с ней, несмотря на жуткие обстоятельства, в которых все они оказались. Она не сошла с ума – что само по себе уже удивительно. Она смогла найти в себе силы, чтобы оставаться в здравом рассудке. А когда подвернулась возможность освободиться самой и освободить своих детей, она не преминула ею воспользоваться.
Испытания Элизабет Фрицль теперь позади. Что до судьбы ее беспощадного мучителя, то он закончит свои дни в тюрьме или клинике для душевнобольных. Никакое искупление, ни добровольное, ни принудительное, никакая компенсация не может оправдать всего, что он сделал. Но будем надеяться, что общество сможет дать этой сильной женщине и ее детям все то, чего они были лишены все эти долгие годы.
В то же время общество должно искупить и свою вину. Жители Амштеттена, родного города Элизабет, и австрийские власти допустили промах, не обратив внимания на то, что еще в детстве она стала жертвой насилия со стороны отца. А когда она пропала, то не задали ему нужных вопросов, которые могли бы спасти Элизабет и помешать коварному плану.
После неоднократных громких судебных разбирательств люди из разных уголков мира пытались доказать, что насилие родителей над детьми и лишение их свободы – уникальный австрийский феномен, связанный с нацистским прошлым этой страны. Конечно, история – это лишь один из множества факторов, но проблема надругательства над детьми – проблема не только австрийская. И в Британии, и в Америке, да и почти в каждой стране встречаются случаи невыполнения родительских обязанностей и жестокого обращения с детьми – и всякий раз эти бесчинства могла предотвратить бдительность соседей и друзей. Но, как ни прискорбно, слишком многие из нас предпочтут не вмешиваться.
