Вот и все.
Я стою у гроба,
обитого черным бархатом, и вглядываюсь в лицо человека, который был единственной
родной душой для меня. Тем, с кем, казалось, мы дышали в унисон. Я и он. Мой
единственный. И сейчас не было сил перестать смотреть, как и подавить в себе
слезы, беспрестанно катящиеся по лицу.
- Еще
пятнадцать минут, - сухо сообщает голос сотрудника похоронной компании.
Обернувшись, я
киваю, высмаркиваюсь в платок и дрожащей рукой прикасаюсь к лицу Пашки. Вот и
все, любимый мой, вот и все… Тебя нет больше, и меня нет. Как я без тебя?
Сажусь на
табурет у изголовья и начинаю тихонько подвывать. Пальцы мои гладят Пашкины
брови, такие красивые, изогнутые, будто рисованные, холодную кожу на щеках,
мертвенно-бледные губы. Пятнадцать минут, любимый, у нас с тобой, а потом все.
Тебя не станет навсегда. Как я без тебя?
Эта фраза
стучит во мне бесконечно, и я хочу верить, что надо закрыть глаза, открыть, а
муж жив и здоров, улыбается, говорит, что я самая красивая, что он любит меня
безумно… Но никогда не бывать этому. Я здесь и сейчас, а он остался во
вчерашнем дне. Завтра не наступит никогда для моего светлого человека. Нет
больше его. И меня нет больше.
- Время! –
сотрудник крематория трогает меня за плечо. – Уже приехали те, кто будет
прощаться после вас.
На трясущихся
ногах я поднимаюсь с табурета, склоняюсь к мужу и целую его в ледяные губы. В
последний раз.
В зал прощаний
входят двое крепких парней, глядят на меня хмуро, просят отойти в сторону,
после чего накрывают крышкой домовину, заколачивают гвозди, убирают стоперы с
колес каталки, на которой стоит гроб с Пашей и катят его в сторону неприметной
двери. Я стою, закусив губу, глядя на то, как мой муж, моя надежда и опора,
скрывается в помещении, где вскоре превратится в груду пепла.
Мне сказали,
что урну можно будет забрать завтра с восьми до пятнадцати, и я разворачиваюсь,
чтобы уйти. Ноги не слушаются меня, словно стали ватными, я еле бреду, сквозь
пелену слез не различая дороги.
- Куда прешь,
чучело? – слышу брезгливый женский возглас за дверью, когда пытаюсь выйти и
натыкаюсь на кого-то в ярких красных туфлях и черном платье.
Краем сознания
отмечаю, что дама вырядилась будто на показ мод, в черном платье-футляре,
черной же шляпе с вуалью, из-под которой на меня смотрят злые раскосые глаза.
Под руку ее держал высокий мужчина, но на него я даже внимания не обратила,
пробормотав «извините» и побредя дальше. В другое время я бы, может, и ответила
покрепче, но сейчас совершенно нет сил.
Крематорий
находился неподалеку от больницы, вокруг которой имелся парк с вековыми соснами
и лавочками для выздоравливающих больных. Пройти туда можно было сквозь боковую
калитку, чем я и воспользовалась, а уж там дала волю слезам, закрыв лицо руками
и уткнувшись в колени. Господи, как же больно! За что ж ты так наказал меня –
подарил короткое счастье и забрал его? Рыдания сотрясают мое тело, я никак не
могу успокоиться, пока не чувствую, что кто-то положил руку на плечо.
Подняв голову,
замечаю седовласого мужчину, больше похожего на бомжа, но в странной пижаме,
наверное, больничной. Он держит в руках бутылочку с водой и улыбается беззубым
ртом.
- Выпей-ка,
милая, а то совсем тут затопишь все, - кивает мне и садится рядом. – Ишь ты,
горюшко! Помер кто?
Я с
благодарностью беру воду - сама-то не подумала об этом, когда спешила утром на
прощание с Пашей - делаю глоток, пытаясь погасить судорожные всхлипы, после
чего киваю старичку.
- Муж! – шепчу
сухими губами и чувствую, как глаза снова наливаются слезами. – Любимый мой!
- Эх,
едрит-мадрид! – сокрушается старичок, после чего снова участливо гладит меня по
плечу. – Молодежь мрет. Окна-то мои сюда выходят, скучно в палате, вот я и
гляжу, что только и таскают покойников одного за другим. А ты не плачь,
девонька, жисть-то она така, кому суждено, тот живет, а кому нет – помрет. Я-то
вот, знаешь, сколько раз при смерти был? Ииии! Не передать! Жена-то моя
померла, деток не случилось у нас с ей, я ж запил, а когда в себя пришел, ни
квартиры у меня, ни денег, ничего не осталось. Какие-то бандиты подсуетились,
да и отняли все. Так и живу на теплотрассе вот, да в подвалах, покуда не
погонят. Шестой год уже. Сейчас вот в больницу попал, думал, помру совсем, да
выжил… Видать, не время еще мне.
Я старалась
дышать ровнее, но всхлипы нет-нет, да и вырывались из груди, а дед рядом все
болтал и болтал, что-то рассказывал, какие-то глупости, ничего не значащие
стариковские рассказы, периодически кашляя в кулак, да покряхтывая, потом вдруг
опомнился.
- Обед скоро! –
сказал он важным голосом, поднимаясь, - пропускать нельзя, выпишут скоро меня,
там уже так не поешь вволю. Ты давай, девка, не раскисай, молодая, встретишь
еще мужика толкового, да замуж выйдешь. Не кончилась жисть-то!
Проследив
глазами, как торопливо, шаткой походкой спешит старичок к больничному корпусу,
я поднялась на ноги. Реви-не реви, а надо как-то дальше быть. Не жить, это
слово пока не хочется употреблять, а именно быть. Стараться дышать заново,
привыкать, что теперь я одна. А ведь неделю назад еще строили планы с Пашей,
как поедем на море следующим летом, обязательно снимем там дом и будем купаться
целыми днями в соленой воде, загорим до черноты, наедимся летних фруктов и овощей,
напитаемся здоровьем, и с новыми силами в бой. Куда я теперь без него? Словно
мир опустел. Какие-то люди вокруг, а я как в вакууме, будто зона отчуждения
образовалась. И не хочу никого видеть.
Не помню, как
добрела до автобусной остановки, уселась на заднее сиденье и уставилась в окно,
ощущая, как слезы вновь заливают глаза. Мы на этом сиденье любили с Пашей
ездить. Садились рядышком и обсуждали наши планы, или фильмы, которые смотрели,
или еще что-то… Или просто молчали, улыбаясь друг другу словно чеширские коты.
Мир рухнул.
Горло сдавил спазм, я еле продыхнула, стараясь незаметно для окружающих
смахнуть слезы. Приду домой, уткнусь в футболку с запахом мужа и уже там буду
плакать, пока не забудусь сном.
Квартира
встретила меня оглушающей тишиной. Скинув туфли, я прошла в единственную
комнату и рухнула на разобранный диван. Сил, чтобы что-то делать, даже
переодеться, совершенно не было. И слез почему-то не было. Я лежала в тишине,
глядя перед собой в стену и вспоминала все, что случилось с нами.
Вот мы пришли с
прогулки, сели пить чай, болтали… Ничто не предвещало беды. Я пошла в комнату,
засела с ноутбуком смотреть свой сериал, а Паша оставался в кухне, просматривал
учебные материалы. Я краем уха слышала, что он кашлял, потом пошел в туалет…
Дальше все завретлось, как в каком-то сюрреализме. Резко и часто застучала
крышка унитаза. Он там что, прикалывается? Что случилось? Отложив ноутбук,
встала, постучала в дверь туалета, он у нас совмещен с ванной, но ответа не
было, а стук продолжался.
