Взлетающий самолет есть любимое зрелище нормальных мужчин.
Натапов нормальный.
Ему за тридцать, он строен, рыж, не курнос, глаза у него серые, немного навыкате, и в них еще полно воображения и алчного молодого любопытства. Кириллом зовется он по паспорту, Киром или Кирюхой кличут его друзья, Кириллом Олеговичем величали на фирме «Верста», где до недавнего времени он доходно и уважаемо трудился инженером и где внезапно для всех сотрудников положил на стол гендиректора заявление об уходе.
В старом добром Шереметьево он сидит за квадратным столиком у панорамного окна ресторана «Седьмое небо», что на седьмом этаже, общается с Левинсоном и краем глаза наблюдает за летным полем. За стеклом майское утро с легким солнцем, зелень дальнего леса и абсолютная воздушная прозрачность. Разговор с Левинсоном финальный, итоговый, разговор, можно сказать, навсегда, но даже в такие минуты Натапов не может отключить интерес от самолетов.
Когда брюхатые сигары с рыком и свистом разгоняются по полосе и, наддав решающего газа, срываются с земного шара в пространство, он замирает от восторженного укола в сердце. Он, многажды летавший в командировки, восхищается хищной красотой летательных аппаратов и одновременно сопереживает взлетному ужасу тех, кто сейчас в самолете, закрыв глаза, держится за ручки кресел и уповает на Бога, черта и всех оставшихся на земле. Он сопереживает, сочувствует, примеряет ощущение на себя и приходит к тому, что все это тоже очень похоже на кино. «Вся жизнь – кино, и люди в ней – массовка», – повторяет про себя Натапов, передергивая классика.
– Киг, ты меня слышишь? – окликает его, сильно картавя на «р», Левинсон.
– Слышу, Саня. Наливай.
Перед ними на льняной, с белошвейным узором скатерти среди зеленых салатов и цветастых закусок стоят ополовиненный пузырь коньяка и пластмассовый фугас «Пепси»; Левинсон пьет коньяк, Натапов вынужденно потягивает сладкую шипучку. Он с радостью, вернее, с горя надрался бы напоследок с другом. Он не очень любит пепси, но минералки в ресторане с утра не оказалось, а соответствовать товарищу он не может, поскольку сам привез его в аэропорт на своем «Фокусе» и, проводив до самолета, должен будет пробираться обратно через своры жаждущих ментов.
За окном взлетает очередной боинг: отлепившись от земли, он крутой свечкой устремляется к зениту.
Чистое кино – снова приходит в голову Натапову. Кино, в котором есть сюжет и счастливый конец. Или не счастливый, или даже совсем несчастный – с катастрофой, кровью, криками, воющими сиренами спасателей – если так потребует жизнь или его натаповская фантазия. С жизнью Натапов ничего поделать не сможет, она, хитроумная, распорядится сюжетом так, как угодно ей, со своим воображением он волен делать все что захочет. Ну, почти все, без перебора. Какая понадобится развязка, такую и напишем, и пусть снимают, самонадеянно заключает он и ловит себя на том, что вместо внимания Левинсону снова съезжает мыслями на кино, и это не есть хорошо.
«Не сходи с ума», – одергивает он себя, но сразу спохватывается, что не совсем понимает, в чем смысл такого себе приказания. Как можно сойти с ума от того, что для тебя самое интересное, что с некоторых пор стало смыслом твоего существования? Возможно ли? Хотя, если уж суждено сковырнуться рассудком, разве не милее сделать это на любимом деле?
– Киг, – слышит он голос. – Ты хотел что-то сказать.
Левинсон солиден, огромен, черноволос и неиспорчен: в свои тридцать три он, чуть что, как мальчик заливается краской. Он поднимает переполненную рюмку, бурые капли, перебираясь через край стекла, ползут по его пальцам; он вопросительно смотрит на Кирилла.
Сашка Левинсон. Вот он перед Натаповым, во всей своей красе.
Кирилл играл с ним в солдатики и собирал «Лего», начинал курить «Мальборо» и осторожно прикладываться к «Джонни Уокер». Вместе с ним, спина к спине, отмахивался на Миусском сквере от иногородних партизан, вместе, пока Левинсон отлучался за водкой, потерял невинность на толстой Алке Свинелуповой, которая врала, что она дочь генерала ФСБ, и колыхалась под ним бесчувственной квашней.
Сашка Левинсон. Одноклассник и крепкий троечник, который был так воспитан папой Моней и мамой Рузей, что никогда не употреблял мата, его самым крепким ругательством было «дурак». Левинсон – свидетель на свадьбе Натапова, когда он женился на красавице Юрочкиной, Левинсон через два года его доверенное лицо на разводе с той же Юрочкиной, которая выкрасилась в блондинку, стала еще красивей и ушла от Натапова к штангисту Сметанину, рассекавшему Москву на спортивном «Порше».
Сашка Левинсон. После школы Натапов поступил в строительный на бюджетное отделение, Сашку устроили в Институт физкультуры на платное. Он бывший профессиональный футболист третьего российского дивизиона и большое горе своего отца, известного ученого-археолога, который в приличной компании стесняется рассказывать о занятии сына.
Сашка Левинсон, засранец и полная жидовская морда, юность Натапова и вся его жизнь, Сашка Левинсон, его лучший друг, все-таки сваливает.
– Я скажу, – торопится Натапов, – я все скажу. Помнишь, как мы орали, когда ты был на поле? Стык, Бяша, Крюк, Чехол, Мобила, все наши – помнишь?.. – Левинсон кивает и краснеет. – …Гол забил Левинсон – с ударением на первом слоге – так мы орали. Александр Левинсон, Швеция! – громко повторяет он, и немногочисленная публика ресторана с интересом оборачивается в их сторону. – Нам было классно, скажешь нет?
– Мы были молоды, мы тупили.
– Нам всегда было классно. И когда мы играли, и когда выпивали, и когда дрались, трахались и вкалывали. Мы на рубли и копейки – жили весело, мы жили свободно, мы жили так, как надо жить всегда. Зачем ты сваливаешь в Штаты, я так и не понял. Там такой жизни у тебя не будет, Америка жесткая, об нее разобьешься.
Левинсон не спеша выпивает, ставит рюмку на стол, смахивает со лба капли пота.
– Я повтогю. Меня не устгаивает атмосфега в стгане.
– Атмосфера – это мы. Мы сами создаем свою атмосферу, свой воздух. Атмосфера в стране – это не то, что мы вдыхаем, но то, что мы все вместе выдыхаем. У тебя другая причина.
– Надоело сидеть на одном месте.
– Поезжай на Новую Землю. В тундру, в тайгу! В конце концов, есть Дальний Восток, Колыма, есть любимый Магадан – поехал бы туда. Россия большая.
– Знаю, Госсия большая. Госсия большая, а миг еще больше. Я хочу попгобовать что-нибудь новое.
– Продавать российских футболистов в Америку – вот твоя причина! Она просто супер, Саня! Ноу-хау, двадцать первый век. Полный позор!
Краска снова заливает Левинсона.
– Если хочешь знать, тгагедии никакой нет. Если надоест и не получится бизнес, я вегнусь. Тут многое у меня остается. Отец, мать. Ты, напгимер… Слушай, Киг, чего ты меня отговагиваешь? У меня билет в кагмане!
