Глава 1. Каштановые волосы.
Отчаянно звонит будильник. Я ничего не соображаю. Шарю рукой по прикроватной тумбочке, но мобильника там нет. Этот ужасный и монотонный звук разрывает мои барабанные перепонки. Я подскакиваю с кровати и бросаюсь к столу. Телефон почему-то лежит там. Зачем я его туда бросил? Я беру его в руки. На экране светится два слова: «откл.» или «дремота». Я нажимаю откл., переборов огромное желание нажать на «дремота». Я делаю это, потому что совершенно не хочется из-за своей лени снова вставать ни свет ни заря. Я поворачиваю голову и смотрю на кровать. Она такая мягкая, еще теплая, манящая. Можно залезть в нее, натянуть одеяло до шеи и сладко спать дальше.
Одеваюсь. Спускаюсь на первый этаж. Родители, конечно, еще спят. Как и большинство людей в это время. Около пяти минут я ищу носки в моей бывшей спальне. Мне необходимы одинаковые. Обнаруживаю их за шкафом. Просыпается мама. Приходит ко мне и облокачивается на дверной косяк. Смотрит на меня. Она вся взъерошенная. В старой ночнушке.
– Мам, иди, спи, – говорю я ей. Она продолжает стоять.
– Ты бы лучше к дяде своему съездил, он… – начинает говорить своим сонным голосом.
– Ага, что бы он опять содрал денег с меня, не начинай мам, – резко парирую я.
– Ладно, – вздыхает мама, – поешь что-нибудь, чай хоть попей.
– Ладно, ладно. Мам иди, спать ложись. Я сам соберусь.
– Ага. Дверь закрой за собой, – напутствует меня и идет спать.
Я кладу документы в портфель и смотрю на себя в зеркало.
– Мда, прекрасно, – вырывается у меня.
Волосы растрепаны, торчат в разные стороны и похожи на рога. Под глазами мешки. На щеке выскочил новый прыщ. Он такой красный, мясистый. Охота выдавить.
Надо расчесаться. Расческу искать времени нет. Вместо расчески использую ладошку и обыкновенную воду. Глядя на зубные щетки, вспоминаю о зубах. Времени мало. Я набираю в рот пасту, затем воду, полоскаю пять секунд и сплевываю. Тыльной стороной ладони вытираю рот, хотя рядом весит полотенце.
Надо почистить туфли. В грязных идти не очень хорошо. Но их необязательно же чистить полностью. Я протираю переднюю часть туфлей губкой. Накидываю ветровку и выхожу на улицу. Вставляю ключ в скважину, почти совершаю оборот. Забыл портфель, вот, идиот. Возвращаюсь, беру портфель и снова открываю дверь. Вдруг под ногами проносится кот. Он пушистый. Так и зовем его «Пушок». Он большой любитель лазить по столам. Что бы это предотвратить, я возвращаюсь обратно. Отрезаю кусок колбасы, подношу его к черному носу. Все, теперь его внимание предельно сконцентрировано. Мы вместе на крыльцо выходим. Пока он колбасу остервенело ест, я наконец закрываю дверь. Спускаюсь с крыльца. Открываю калитку и ее тоже закрываю. Сколько надо всего открывать и закрывать! Смотрю направо, потом налево и перехожу дорогу.
Утренняя прохлада витает в воздухе. Солнце уже пробуждается после непродолжительного сна. Но оно еще не греет и не ослепляет своими яркими лучами, как днем. Скрипучий голос метлы то и дело нарушает тишину, очень необычную для этой улицы. На старый кирпичный забор приземляется большая, черная, как смоль ворона. Она довольно гаркает. Наверно, потому что в ее когтях – чуть ли ни цела буханка хлеба. Я прохожу мимо нее, и она гаркает, тяжело поднимается и улетает со своей драгоценной добычей.
Машин в такую рань почти нет – днем их очень много. Постоянно снуют туда-сюда. Людей сейчас тоже мало. Только дворники, ранние пташки. Ну и алкаши. Один такой выходит прямо передо мной из магазина под названием «Три медведя» и шатаясь направляется к пятиэтажкам.
Я достаю мобильник из кармана, и смотрю на время, и тут же ускоряю шаг. Бежать невмоготу. Поэтому я передвигаюсь набежками. Три метра шагом, три бегом. Три метра шагом, три бегом. Таким образом я добираюсь до конца, точнее, до начала улицы и чувствую, что уже разогрелся. Я начинаю бежать «… и волосы ветер любовно ласкает, и ноздри в такт раздувает…».
Улица, по которой я бегу была названа в честь великого писателя, написавшего умное, глубокое, тяжелое (в прямом смысле) произведение, с очень большим и непонятным эпилогом.
Возле ритуальных услуг я решаю передохнуть и останавливаюсь. И делаю это не только я один. Рядом со мной на дороге останавливается автомобиль. Пассажирская дверь открывается, и я вижу мужчину лет, наверное, сорока, немного уже седоватого, с морщинами на лице, но с очень живыми глазами.
– Эй, парень, садись, подброшу. Тебе на К***? – кричит он мне, своим немного прокуренным голосом.
Да, мне надо на К***. Но мама говорила не садиться к незнакомым дядям в машину. Но я тороплюсь, да и к тому же этот мужчина совсем не похож на маньяка. Он выглядит совершенно обычно, просто одет и кажется даже каким-то знакомым. Я сажусь.
– Что бежал то? – спрашивает он меня, пока я вожусь с ремнем, – Торопишься?
– Да, – отвечаю коротко.
Оставшуюся дорогу мы молчим. Играет радио.
– Вот здесь остановить? – он указывает на автобусную остановку.
– Да.
Машина останавливается. Я открываю дверь и уже собираюсь выходить, как вдруг на меня находит желание пожать руку этому незнакомому человеку, который просто мне помог. Мы обмениваемся рукопожатием.
– Спасибо, – благодарю его.
– Удачи, – желает он мне и улыбается.
– И вам.
Он уезжает.
Я подхожу к зданию из красного кирпича.
– Кто последний? – громко спрашиваю у присутствующих.
– Я, – отвечает пожилая женщина с большой родинкой под носом, – Ты городской?
– Да.
– За мной держись, – говорит она. – Здесь пока не все стоят, – указывает на других. – Некоторые дома спят, некоторые в машинах сидят. Ты десятый, примерно, или одиннадцатый.
Я смотрю на нее и качаю головой. Соглашаясь. Все о чем она говорит, я и так прекрасно знаю, поэтому и пришел за два с половиной часа до начала. Да, это еще и поздно. Я слышал, что некоторые вообще с полуночи здесь стоят. Ночуют в машинах.
Через пять минут я уже перестаю быть последним. Приходит парень. Высокий, худощавый, с большим носом. Через пару минут за ним уже занимает мужчина, лет так под сорок пять, лысоватый. Вскоре приходит маленькая старушка и занимает за этим мужчиной.
Я стою на крыльце, облокотившись на перила. Читаю на столбе приклеенную листовку: «Помощь нарко – и алкозависимым». Но тут перевожу взор направо и вижу ее. Она выходит из-за угла дома и не торопясь, легкой поступью подходит к нам. У нее красивые, длинные и шелковистые каштановые волосы.
– Кто последний? – спрашивает она, подойдя ближе.
Никто не отвечает.
– Кто последний? – спрашивает уже громче.
– Бабушка, вот эта. Она, наверное, не слышит, – говорит ей женщина с родинкой и пальцем указывает на маленькую старушку, которая стоит, облокотившись на вазон. Скамеек поблизости нет.
