А…
«Алиса в стране чудес». Моя любимая – в классическом переводе Аллы Демуровой. В переводе Набокова, «Аня в стране чудес», воспринимается непривычно и пронзительно тонко. Перевод Заходера не нравится. С детства на слуху Шалтай-болтай, а не Желток-белок. Дома у меня коллекция «Алис…» с иллюстрациями разных художников. Психоделическая книга, которую впору разобрать на цитаты. Ещё лучше – оклеить ими комнату, можно поверх обоев. И гадать. Первая фраза, на которую взгляд упал утром, будет девизом дня. И – вперёд к чудесам.
Класс «А», где училась бы, если бы администрация школы не пошла мне навстречу и не перевела меня в другой, куда попала лучшая детсадовская подруга. Кто знает, куда завернула школьная колея, если бы маме отказали.
Б…
Бойкот. В первый и последний раз столкнулась с ним в школе. Повзрослев, смотрела фильм «Чучело» и, глотая слёзы, вспоминала себя. Избавь нас от законов и морали – мы превратимся в животных.
Четвёртый класс. Девчачья половина влюблена в классного руководителя, тайно и безнадёжно. Мужчины в школе такая редкость, что любой мало-мальски привлекательный экземпляр пользуется повышенным вниманием. Такой, как наш – тем более. Тогда класс ещё был командой. Зимой мы вместе с ним выбирались на окраину города и катались с горок на лыжах и санках, летом срывались в поход, пусть всего за десять километров, на другой берег реки.
И вдруг, вернувшись с летних каникул, загоревшие и отдохнувшие, узнаём, что почти родного нашего учителя, географа, меняют на математичку. Скучную неряшливую женщину средних лет с тремя детьми. В испачканной мелом одежде и волосами, забранными в высокий пучок, вечно сбившийся набок.
Я сразу невзлюбила её. Не за одежду и неряшливость. За колкие слова и унижения, которыми она частенько награждала учеников за ошибки. Я начала забывать тетради с безупречно выполненными заданиями, терялась у доски, вместо обычных пятёрок получала тройки и двойки.
Не помню, что нами двигало – азарт или безнаказанность. Однажды после уроков мы с подругой остались в классе. Разрисовали стенгазету, залили ящик учительского стола чернилами, испачкали краской ткань, закрывавшую проектор.
Следующий день превратил оставшиеся годы учёбы в ад. Я так и не выкарабкалась.
Я не привыкла к допросам и следствию. Сначала этим занялась наша классная, потом завуч. В соседнем кабинете ждали наши родители. А мы писали объяснительные. Меня, отличницу, грозились поставить на учёт в детскую комнату милиции. Я ещё не научилась врать. Это сейчас решу, что сказать – правду или то, что хотят услышать. Тогда призналась, что ненавижу классную руководительницу. А потом повторила, глядя ей в глаза. Ведь если человек прав, ему нечего стесняться или бояться. Это была моя правда.
На следующий день мне объявили бойкот. Кто был инициатором, не знаю. Возможно, та самая учительница негласно одобрила травлю. С тех пор боюсь повторения. Страшно оказаться одной против толпы. Или быть отвергнутой. Сердце замирает, когда возвращаешься в темноте домой, ожидая избиения. Унизительно проживаешь день за днём, когда не здороваются и делают вид, что тебя нет. За спиной шушукаются и замолкают, стоит обернуться. Перекидываются записками, в которых решают, как сложится моя судьба после уроков. А пока накидывают половую тряпку на плечи и бросают в спину дротики из швейных иголок.
Я могу справиться с любым человеком – уговорами, лестью или просто заняться сексом. Против толпы я бессильна. Каждый день, возвращаясь после учебного дня полного издевательств, дома меня ждало продолжение – язвительные насмешки и допрос родителей. Через месяц я наглоталась таблеток. Диагноз – «попытка самоубийства», больница, уколы, таблетки и ставшая привычной ложь, что хочу жить. Звериная осторожность, когда кожей ощущаю на себе враждебные взгляды, обострённое предчувствие, недоверие. Держу людей на расстоянии, ухожу за полшага до того, как станет поздно. И тихо радуюсь хрупкому равновесию мира.
В…
Вина. Та ниточка, за которую меня можно дёргать, как марионетку. Вина и слова «ты должна». Кажется, убедила себя, что уже не. И влипаю в отношения снова, где вина – разменная монета в заведомо проигрышной для меня партии.
Словно специально выбираю людей и ситуации, чтобы испытывать вину снова и снова. Выворачиваюсь наизнанку, пытаясь найти нужные слова и вымолить прощение. Вина и прощение. И только потом любовь. Я так и не могу признать, что меня можно любить. Вина и прощение придают изощрённую остроту отношениям, игре с близкими людьми, которые никогда не станут родными. Они – всего лишь обычные люди, не без греха и порока, решившие, что могут прощать и наказывать. Или я наделяю их этим правом. Не боги.
Как получается, что не чувствую своей вины перед Богом, а перед человеком – вполне?
Г…
Гроза. Вера ворвалась в мою жизнь внезапно. Я росла в обычной советской семье, как принято в то время, не верующей. Тогда уже не преследовали за убеждения, но религия ещё не обрела сегодняшней популярности. Не было телетрансляций с крестного хода и политиков со свечами в храмах.
Я была некрещённой, но верила. Мне было пятнадцать, когда мы ездили в имение Натальи Гончаровой, жены Пушкина. На обочине дороги нашла стальной нательный крест. Повесила на цепочку и стала носить. Сейчас знаю – так нельзя. Чужая, сакральная вещь. Чужой крест, будто своей судьбы мало. Тогда ни о чём подобном не думала. Появились у меня молитвослов и Евангелие, напечатанное в студенческом журнале. Я читала молитвы и говорила с Богом, глядя в небо. Ведь сказано: «Небо – лучшая икона». Крестилась уже позже. И почти сразу перестала чувствовать Бога. А спустя годы разделила Бога, религию и церковь.
Тогда, далёким летом на Землю должен был упасть метеорит. По телевизору только и разговоров, что о предстоящем падении. Он был слишком велик, чтобы сгореть в атмосфере. Мысль об этом не отпускала меня.
Началась гроза. Никто не обратил внимания, как я выскользнула из дома. Мгновенно вымокла до нитки. Небо извергало из своего нутра потоки воды. Босиком, по щиколотку в воде, в облепившей меня мокрой одежде, я разговаривала с грозой. Или с Богом, как мне тогда казалось. Может, это и был тот самый настоящий Бог, которому тесно в церкви. Задавала вопрос – по грому и молниям понимала ответ. Просила, чтобы метеорит упал туда, где люди не пострадают. Предложила свою жизнь в обмен. Переспросила, принимают ли меня в качестве жертвы – вспышка молнии, значит, да. Весь следующий день пролежала, молясь Богу, в ожидании смерти. Метеорит упал в океан.
