О женщинах либо гениально, либо никак. Я уповал на исключительность. таков вердикт, касательно этой книги! Читатель немало удивится тому, что написана она на основе реальных событий, а может и не удивится вовсе…
Женщина! Да разве кто возразит совершенству чуда, что звук рождает этот? Мог ли позволить когда – либо сие прекословие человек? – Нет! И случится то не в силах никогда. Ведь меньше Вселенной музыка и не производила на Свет божий! И по праву за то награда ей!
А в чем еще нам жизнь свою видеть, как не в воздаянии изяществу Вашему и прелести, сотворенным Всевышним из нас для вдохновения нашего? И благодарим, дарим, воздаем бесконечному источнику (1) с безграничным спокойствием проливающем мудрость и непорочность кувшина своего, утешая нас в желании лишь продлить мгновение симфонии этой нотами живописными, остановить ее миг блаженный изваянием мраморным.
Нет! Пока свет вселяет в нас жизнь не прервем пути Апеллеса, (2) не сокроем великолепия
Венер своих в пучине морской. И пусть мы – наипростейшие, обличаем себя перед несравненностью вашей лишь мечтой, да вздохами… Да не унесут в могилу одиноко бессмертие свое достойнейшие из нас. Последуют за божественным огнем груди Данте, восславившего величие Беатриче своей, верным спутником проведшей его по выси небесной. Пленят сердце, вслед за Петраркой, скрепившим единственный отблеск волшебных очей в одиноких ладонях творчества своего. Прикоснутся вслед за Майолем к символам образа вашего, в поисках олицетворения гармонии земной и выражения духа людского.
Ах, не перечесть всех чувств безграничных прошлого!.. Но что же сейчас? Есть ли музы, достойные вершин Парнаса, безгрешностью замыслов своих возвышающие нас до искусства великого? Пребывает ли в лике их сила небесная, что на любой подвиг своеволие наше земное подвигнет? Живет ли в них идеал, ради сохранности которого жизнь наша смысл теряет?
Да, да, и у нас найдутся такие, чье искусство плетения превзойдет все ожидания, накал эмоций готов Вселенную спалить, а скрещение путей так тонко и изысканно, что все известные круги самой божественной комедии позавидуют витиеватостям дорожек и тропинок тех. Да-да, есть и у нас свои, ради величия которых, мы намерены писать бесконечные канцоны, секстины и мадригалы, дабы обессмертить оригинальную поступь каждого шага их. Есть музы, окутывающие такими проницательными чарами неиссякаемое вдохновение романтиков нынешних, что кроме как поисков пера и бумаги им ничего уж и не остается. Есть женщины в нашем селе!!!
И вот Ваш покорный слуга, следуя непреклонным традициям прошлого, предлагает на суд увековечить историю достойную прославления, начертавшей… а, впрочем, не позволим нетерпеливости спутать ранними вставками ровное течение сюжета. Все у нас впереди.
История эта еще свежа, остатки ее амбре, гуляющий повсюду ветер нет, нет, да вынесет на обозрение парадных площадей славного города T. Мною же она была услышана от главного ее героя. И, вероятно, он и сам бы явил ее на суд мировой, если б не излишняя эмоциональность, столь присущая трогательным идеалистам его склада. Но, тем не менее, дорогой читатель, заверяю тебя, ни одного драгоценного чувства, ни одной сколь-нибудь важной эмоциональной детали, ни мельчайшего оттенка в силуэтах героев не будет искажено или упущено в моем изложении. Долгие вечера в обществе воздыхателя сыграли исключительную роль. Они так растрогали мое писательское равнодушие, что совершенно изменив авторской беспристрастности, я с легкостью, присущей поэтам, выдал бы все как есть, не меняя, ни имен, ни декораций. Но, поскольку история эта, как Вы уже догадались, в большей части пролегает через судьбы драгоценнейших и благороднейших – существ, вместе с тем, скромнейших и стыдливейших, особенно от непомерной хвалы и чествования, клятва, взятая с меня рассказчиком, заставила оставить лишь самую ее суть, которая, впрочем, настолько пестра в своих красках, что с лихвой возместила завуалированному сюжету.
… Все женщины таковы! Женщина разве бывает
Без подлости? Потому-то над ней и нужен мужчина,
потому-то она и создана существом подчиненным.
Женщина – порок и соблазн, а мужчина – благородство
и великодушие. Так и будет во веки веков…
Ф.М. Достоевский «Подросток»
– Черт! Темень какая! – вырвалось у молодого человека, замершего перед длинным мраком коридора. И понять смущение вошедшего было можно, поскольку мало того, часы показывали разгар самого дня, без четверти четыре, так и находился посетитель все же в верхнем этаже старинного особняка – архитектурного и культурного наследия города T, ныне – резиденции одной из двух городских адвокатских контор района. Конечно, включи кто-нибудь свет, мерцающий естественной нежностью бронзовых бра на стенах, или приподними длинные портьеры высоких окон векового вестибюля, впечатление бы изменилось. Изящность обстановки сразу бы озарила глаз весомыми во всех отношениях журналами на столиках, душистыми цветами в вазочках, бликами отреставрированной кожи диванов и кресел. Незамеченными не остались бы и привлекающие взгляд фальшпанели радиаторов с металлическими бабочками и стрекозами, с искусной невесомостью разметавшиеся под их теплом.
Таковой предполагалась обстановка для ожидающих юридических и нотариальных услуг дам и господ. И хоть приятный запах цветов, примешанный парами дорогой типографии, несколько успокоил взыгравшиеся негодованием чувства Антона… Но свет? – Света не было!
«Дверь справа, последняя, номер… зачем тут к черту номер?» – припоминал Антон телефонные разъяснения. Кнопка, к счастью, отыскалась быстро. Звонок откликнулся ласковым электронным колокольчиком, и темнота мгновенно сменилась искренним прямодушием лучей предвечернего солнца, вырвавшихся из громадного оконного проема, и также нещадно поразивших нашего героя, как кромешная тьма до этого.
Много можно было сделать поспешных выводов относительно заведения, но скромный посетитель лишь зажмурился и достал платок. Едва разглядев, фигуру молодого человека, по всей вероятности, референта, он обратился.
– Простите, здесь, кажется, пробки перегорели.
– Ах, извините. Наша тетя Шура… Договорить секретарь не успел. Справа из внутренней двери, насвистывая что-то веселое, показался воодушевленный высокий господин. Он, видимо расслышал вопрос посетителя, и, вероятно, привыкший к подобным разъяснениям, несколько в сценической манере склонив голову, продолжил.
– Да, наша тетя Шура…Какая же она наша? – удивился себе господин, но оставив это без внимания, представился Антону.
– Аркадий Павлович – и не дожидаясь ответа, пригласил гостя в кабинет, на некоторое время затворив за ним дверь.
