Глава первая
АРНАУТ КАТАЛАН РЕВЕТ ОСЛОМ
Скрипя и на ходу мало не разваливаясь, не проехала даже – проковыляла телега, влекомая клячей себе под стать: ребра наружу, глаза покорные. Определилась у постоялого двора. Тотчас же возница скрылся в доме – договариваться с хозяином. Прочие же путники скромненько оставались в телеге и показываться не спешили. Возниаца вскорости возвратился. Передал клячонку хозяйскому сыну, что был при отце за всякого рода подсобного работника, а сам забрался в телегу под навес и присоединился к остальным.
Так и сидели под выбеленной холстиной сиротинушками, пыльные и скучные. Откопали из-под тряпья хлеба полкраюхи да сыра крошечку. Жевали тихонечко, в пустоту глаза вперив.
Однако ж беседуя с хозяином постоялого двора насчет клячи, не забыл возница примолвить два чрезвычайно нужных словечка, ввернув их умело и весьма кстати. Посеянное пало на добрую почву и взошло на диво быстро.
Поглядел-поглядел хозяин через окно на телегу. Подумал-подумал. А после плюнул и позвал гостей угощаться, пусть даже себе и в убыток.
Те долго ждать не заставили. Немедля ожили, зашевелились, резво с телеги спрыгнули и гостеприимного хозяина почтили. Да так, заметим, почтили, что тот аж крякнул. Казалось, пора бы дураку седому и знать: на дармовщинку всяк брюхо набивает, покуда в поясе не затрещит, а уж бродячие фигляры – тем паче. Народишко, прямо скажем, малопочтенный и к неблагородным поступкам весьма склонный.
Ну, о ком сперва рассказать: о хозяине или о фиглярах?
Начнем, пожалуй, с хозяина. Примечательного в нем немного. Звали его Ригель, имел он сына и дочь, постоялый двор держал в Шателайоне, в благословенной стране Ок; сеньором же над собою знал веселого, отважного и неудачливого Саварика де Маллеона по прозванию Саварик Нечестивец.
Ригеля распирало от любопытства. Он решился даже пожертвовать некоторой толикой своего состояния, только бы выведать всю подноготную этих людей, прибывших в Шателайон на телеге.
Те же, не забывая насыщаться, поведали о себе охотно.
Было их, кстати, четверо и все весьма горазды пожрать, а на выпивку так и вовсе ненасытны. Двое мужчин наворачивали каждый за троих; женщина, что с ними была, ничем не уступала своим спутникам, а четвертый, юноша, почти мальчик, превосходил троих прочих вдвое.
Звали фигляров так: старшего – Агульон-Колючка; того, что лошадью правил, – Тюка (что означает Башка или Тыква), а женщину звали Ильдегонда. Ильдегонда приходилась Агульону сестрой, а Тюка приходился ей мужем.
Мальчик же и вовсе никому из троих родней не являлся. Подобрали его в Ломбардии, по ту сторону гор, и вышло это вот каким образом.
Некогда жил этот юноша с отцом, матерью и прочей родней у себя в деревне, пока не случилось там повального недуга, от которого чернели и гнили руки-ноги и внутренности. Многие от того умирали, а кто не умирал, тот и не поправлялся. Дабы избежать подобной участи, оставил юноша свой дом и бежал куда подальше.
И вот случилось ему забрести в Ломбардию, где свалила его жестокая лихоманка. По счастью, это была не та хворь, от которой гниет все тело, а иная – от которой в жар кидает и трясет, будто сноп при обмолоте.
Едва оправившись, начал он побираться, ибо иных источников к существованию для себя не видел. И жалобил он прохожих столь искусно и убедительно, что прочие нищие, завидуя, набросились на него и ощутимо побили.
Все то время, пока нищие колотили его по спине, по бокам и голове, проклинал он лиходеев с немалой выдумкой и остроумием. Тут-то и приметили парня фигляры, подобрали, залечили его раны и взяли себе в товарищи.
Рассказав все это и срыгнув, сколько срыгнулось, пришлецы повеселели и обещали хозяину отплатить добром за гостеприимство.
Народ в Шателайоне живет сытый. Не зажиревший, конечно, но уж всяко и не отощавший – при таком-то сеньоре, как Саварик де Маллеон. Конечно, не всегда судьба к нему благосклонна, но когда эн Саварик дома и в добром здравии, над Шателайоном будто солнышко восходит.
Долго зазывать на представление не пришлось. Едва поблекло сверкание весеннего дня, знаменуя окончание суетных забот, начали фигляры потеху на площади перед постоялым двором. Разоделись, раскрасили лица и скрылись до поры в телеге. Один только парнишка на виду остался.
Рот у юнца и без того до ушей, а тут еще краской подмазан, чтобы больше казаться. Румянец на всю щеку намалеван, скулы острые, подбородок – хоть дырки протыкай, нос точно клюв у аиста. Стоит парень в пестрых лоскутьях, ноги расставив и подбоченясь, разоряется:
– Здравствуйте, почтенные и полупочтенные!
Солнцем пропеченные,
Ветрами поистолченные,
Никем не любимые,
Одним только Господом Богом хранимые!
Эй, за кого вы меня принимаете?
Кем таким меня считаете?
Может, графом Тулузским?
Может, королем Французским?
А может, здешним сеньором Савариком де Маллеоном?
Ригель тем временем тоже не теряется: выкатывает бочонок молодого вина, кладет под руку кровяные колбасы в оболочке из свиных кишок, достает хлеб утренней и вчерашней выпечки, готовится все это хорошо продать.
Народ на площади уже собирается. Здешним крестьянам на представление поглядеть – себе веселье, а трактирщику не разоренье. И хлеб, и колбаса, и выпивка стали бойко расходиться.
А голос у паренька пронзительный, до самых костей пробирает. Потешный юнец, долговязый, тощий. Сразу видать, сызмальства плохо его кормили. Одно только щедрое солнышко чернявую макушку и припекало, чтобы тянулся выше, а в тело за недостатком питания не вошел.
– А я не граф Тулузский,
Я не король Французский,
И не здешний я сеньор Саварик де Маллеон.
Я странник-забавник,
Одна нога здеся,
другая в поднебесье,
я – ходок по свету,
пою за монету,
а звать меня Горжа,
Рожа Пригожа,
Глотка Лужёна,
По научной же латыни Глутус.
Я у нас самый умный,
Творю на потеху разные глумы,
Глотку деру,
Вам, дуракам, представленье наше объясняю и растолковываю.
Началось! В толпе попритихли, иные даже жевать забыли.
Вот в телеге закопошился кто-то и вдруг выступил, высоко задирая при каждом шаге обмотанные разноцветным тряпьем ноги. Агульон сделал себе лицо свирепое, брови подмалевал углем, чтоб казались густыми и нахмуренными, под нос налепил ужасающие черные усы. Сморщился, резко повернулся туда-сюда, как заводной, оглядел собравшихся гневно.
Мужики так и ахнули, а женщины прыснули и глупо захихикали.
Ничуть не смущаясь, юноша взмахом руки показал на Агульона:
– Извольте видеть, вот это – знатный рыцарь Боссен! У него вот такенный хрен!
Знатный рыцарь охотно продемонстрировал собравшимся вот такенный хрен, сшитый из фиолетового атласа (где только раздобыл, подлец, ткань-то дорогая!) Размахивая им налево и направо, Боссен не забывал корчить престрашные рожи. Встретившись глазами с хорошенькой дочкой Ригеля, фигляр вдруг оскалился в ухмылке, согнал морщины со лба, намекающе задвигал густыми бровями и ласково огладил свой атласный хрен.
