© Миша Волк, 2016
ISBN 978-5-4483-2124-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Кровью умылось небо.
Предвещая мельничную погоду, в масле золотистого марева жарился алый закат.
Она не любила смотреть на небо, её раздражали вытянутые, будто надутые тучи, и солнце, пахнущее последними тёплыми деньками раздражало, как размазанная по губам калорийная помада.
Паутина чулок ловила мужских мух.
Путаясь в сетке их взгляды пытались разорвать верх, но увидев прожигающий взгляд, вяло плелись следом, оплачивая счета.
Ей было всё равно – для неё насекомые, липнувшие к сладкому, чаще вызывали непонимание, как ползущие у ножек твари.
Лишь на съёмочной площадке, да на сцене, позволяла она выход восприятия жизни.
Но здесь её раздражало, что вместо слов, тех которые скопились и встали в очередь для крика, чужой томный шёпот, смысл которого она воспринимала, как издевательство.
Вот так по жизни, с чужими репликами, с денатуратными слезами, обесцвеченная перекисью, забывшая своё имя и использованная искусством, как презерватив.
Подбрасывая собственные проблемы в ворох чужих огорчений.
Она последний раз посмотрела на декорации заходящей свечи солнца, что есть силы ударилась о землю и, моргая крыльями упорхнула в жёлтый бархат леса.
Ку-Ку, Ку-Ку… – считала она кому-то отпущенное время, решая и не оставляя шансов на выживание.
Разгорячилось.
Гонит кипяток крови по проточным сосудам.
На секунду затихло, словно смакует мой красноватый мёд, и давай пульсом строчить.
Винцо его опьяняет, и бежит креплёная кровь в атмосферную вену.
Высасывает меня без остатка, тикает своим желудочком и вновь за работу.
Вот прошла красавица, кожа белее сметаны, ротик растянулся в улыбочке, так оно хвать за мужскую жилку и теребит перестуком.
Дегустирует чувства, пивнёт глоток, проглотит и вновь шалить тахикардией.
Заскрипел мотор, поднапряглись клапана, ах, красотка!
А в полнолуние щемит, протяжно, жмёт мышцу и сцеживает алый ручей, да по всему организму.
Лишь когда перемена погоды, или иная благодать с неба снисходит, ритм обострятся, как лезвие, и хлещет по аортам да предсердиям.
И расширяет на виске просящийся в мозг сосудик.
Бережно разливая кровушку по органам, напряжением ума – электричество по мыслям.
И уже бежит от сердца ток, реанимируя прошлое.
Разряд воспоминаний – и болевой шок сражает неровным биением.
Катализатор восприимчивости на пределе.
Снова кровь.
Как сигнал от защемления судорожных проглатываний бордового источника, всё возвращает на круги своя.
Цветы вишни покрыли обнажённые мокрые костлявые ветки паутиной ароматных кружев, кажется сердцевина цветка бордовая не созревшая косточка и, когда лепестки облетят, она обтянется сочной мякотью от которой вяжет во рту, словно ягодка забродила. Взрыв солнечного газа пузырится на востоке и этот ржавый желчный пузырь взлетает в беловатое небо, как пульсирующий воздушный шарик с обрезанной ниточкой на празднике. Пролетая над домами он вызывает болезненную мрачную тень, в нише которой, легко укрыться от ожогов жаровни. Те же чьи тела воспринимают свет, как подкрашивающую хну, нежатся и вертятся в комке испепеляющего светила, подставляя все более аппетитные оголённые тела под изжёлто-оранжевый огонь. Лето только начинается, а моё лицо словно обуглилось от накала и теперь даже явные глубокие морщинки лба стали привлекательно коричневаты, будто солнце полоснуло золингеновской сталью пекла по обнажённым нервам ума. Заводной апельсин даже ночи делает серыми, с облезающим слоем обожённых обрывков полупрозрачных облаков, которые летят тополиным пухом по складкам изумрудной земли. По-кошачьи ветер слизывает молочную плоть и обнажённая стеснительная луна распоров серпом фиолетовое небо, высыпает россыпь фосфорных мушек на холодную поверхность поднебесья. Хочется пробежать по морскому скрипучему песку и покататься на волнах южных морей, заворачивающих тело в рулет и наполняющих плавки грузом песчаного дна, но пока приходится ездить в потном транспорте и, скрываясь от жары под зонтом пригородного пляжа, смаковать жирное и терпкое пиво…
Смяло, искорёжило дубовый листок, иссушила, выпила зелень осень.
Шуршат ломкие листки, как мыши, и вдруг кошачий ветерок разметал, разбросал эту стаю.
Так и выпорхнули с земляных норок и, накрутив с концов листка хрупкую ткань паруса, полетели куда-то к небу, словно силясь приклеиться к дереву, где всё так привычно и знакомо.
Пухом летят, воробьиной кучей, уже кажется, достигли небес и, плавно растекаясь по сырому влажному воздуху, планируя, рассматривают аляпистые клёны.
А на ветках кое-как держатся жёлуди, но и они бросятся вниз, чтобы погуще и величаво изродить дубовую аллею на многие года.
И каждый год молчаливо шаркает по жухлой листве осень, устало, собирая урожай, каждый год.
Как хочется временами, когда корявая карга жизнь курочит мои нервы внеутробными колебаниями боли, всё забыть.
Забыть имя, число, дату, год, когда тебя извлекли из водной питательной жижи и перерезали пуповину тупыми хирургическими ножницами.
Забыть Её, как забывают зонтик, который крючком зацепился за вешалку, забыть этот сероводородный дождь, пахучий, как кошачья моча.
Забыть губы с сальным блеском помады, неярким клейким цветом размазанной по припухлостям.
Забыть поцелуи, которые языком вращаются у тебя во рту, будто пытаясь выскрести истому и похоть.
Не помнить возраста, ботексным лицом выражая недоумение очередному дню рождения.
Стереть тех, кто предал, всовывая и прокручивая жало ножа между лопаток, хотя ты попросил, повернувшись, почесать позвонки.
Уничтожить память, как злое бесполезное существо, выедающее слёзы из неясного цвета глаз.
Потерять ощущение автоматизма, поворачивая голову, переходя через дорогу.
Есть руками.
Испытать наслаждение от последних летних деньков, которые исчезли из сознания, укутав пеленой восприятие.
Стесать рубанком совесть, инквизиция которой так мучает плоть и дыхание сердечной мышцы, защемляя кровоток болью.
Наждачно убрать свои потуги написаний коротких или длинных историй.
В общем, раствориться в кислоте непонимания и аутизма.
Исчезнуть, личностно уступая тело восприятию коллизионных кругов жизненного плена иллюзий.
Заработать десяток миллионов ощущений от отсутствия собеседника, с которым не сможешь обсудить пуританство церковных обрядов, и этот крест, висящий на шее, станет непонятен, как тотемный символ забытых богов.
Амнезия духовности и чувств.
Отрывок из романа «Цветы потерянного Рейва»
…Новая реальность, выстроенная с помощью голограмм и видеопроекторов, способна поразить самого взыскательного зрителя, но после рейва наступило пресыщение искусственностью, и хотелось погрузиться в живое, в трепещущее жизнью нечто, простое и натуральное, как коровье молоко.
