«Путешествие закончится, когда подадут соус»
****
Тесак
Солнце палило, нагревая покрытую мхом черепицу старинного, затертого временем, каменного дома. Для девяти утра было слишком жарко. У стола, когда-то видевшего множество гостей из прошлых веков, стояли два человека. Один был не так уж стар, но имел мировоззрение и привычки старого человека. Месье Саджер. По имени его давно не называли, так как люди, знавшие его имя, почти исчезли. Для соседей и клиентов он был месье Саджер, а для человека, стоявшего рядом… Для человека, стоявшего рядом, он был отцом. Родителей редко окликают по имени. Папа или мама. Или уважительно – отец. Но человек, бывший в тот момент у стола рядом с месье Саджером, использовал местоимения. Либо начинал фразу, никак не обозначая своего близкого родственника.
– Мне нужны кролики, – тихо, прося, даже заискивающе, сказал он.
Это был Клод. Ему 44 года. Белая, хрустящая новизной сорочка с закатанными рукавами. Короткие брюки и мокасины. Казалось, рядом должна покачиваться на мелких портовых волнах яхта. Но до моря было около полутора сотен километров, и вместо лодки стоял новенький мерседес.
Кряжистая рука его отца, громкая и больная в суставах, нащупала крышку большой плетёной корзины. Над столом возник кролик. Рука, по привычке десятитысячного повторения, чуть приподняла животное и с точно рассчитанной силой ударила его спиной о столешницу дубового стола. Кролик замер. Эволюция защищает диких кроликов от страдания, как только, нагнанные и опрокинутые, они оказываются на спине перед пастью хищника. Их домашние потомки унаследовали эту покорность. Они перестают чувствовать боль. Достаточно слегка ударить их спиной о любую поверхность. Этим пользуются ветеринары и ученые, обучая студентов и экономя на обезболивании перед опытами. Это знал и месье Саджер. Сейчас он был фермером, производящим лучшую крольчатину в Провансе. Его сын, шеф-повар, получивший месяц назад первую звезду Мишлен, стоял рядом. Месье Саджер поднес тесак к носу кролика, тот заработал ноздрями, выискивая знакомые запахи. Клод знал, что будет дальше, и, спасая свою белую рубашку, сделал шаг назад.
– А это кто? Утки? Хм, – ответил фермер и одним ударом тесака отрубил кролику голову. На плотной древесине дубовой столешницы появилась очередная чуть заметная насечка и немного крови. Тело кролика разделилось – тушка полетела в старый медный таз, а голова в жестяное ведро с потрескавшейся эмалью.
– Кролики, – почти прошептал под нос Клод, выискивая, нет ли пятен крови на рубашке.
– Вот, делали. Камень, а не стол! Царапина – и всё!
– Мне… Они нужны живыми. Я сам… Убью, – Клод вышел из-за спины отца. Опасность испачкаться кровью миновала.
Месье Саджер громко и от души засмеялся. Смех длился и длился. Настолько долго, что в провинциальном театре режиссер остановил бы актера, играющего старика: «Так не бывает». Бывает. Было. Жизнь иногда оказывается куда контрастнее многих постановок, копирующих ее. Старик потешился над сыном и хриплым голосом извлёк звук. Откуда-то, из самих легких. Тоном, выражавшим их сорокачетырёхлетние отношения:
– Ты?
– Да, – робко ответил Клод.
– Руби! Вот тесак.
Отец передал сыну старый стальной тесак, с полированной каштановой ручкой, и извлёк из корзины очередного кролика. Удар о стол, и вот животное уже лежало покорно, ничего не ожидая от жизни. Клод водил взглядом. Белая рубашка. Тесак. Белая рубашка. Тесак.
– Это моя, слышишь? Звезда. Руби. Моя. Руби, говорю. Её дали за лиловые пенки из сифона? Да? Н-е-е-т! За вкус крольчатины. Я их кормлю… Нет, я их люблю! – месье Саджера начало заносить, и он повышал и растягивал голос, все больше возбуждаясь от собственной речи. — Их, тебя, всех люблю! Поэтому… они даже здесь… – месье Саджер смотрел на кролика и подбирал слово, – счастливые! Счастливые кролики – сладкая крольчатина, разве это не понятно? Вот! Лежит на спине и радуется, – продолжил он. – Я им с этого тесака… Не мою. Морковь порублю, капусту. Приучаю. Они знают его запах.
Фермер забрал у сына из рук тесак и приткнул к носу кролика. Животное поводило ноздрями, морща розовую кожицу носа и приводя в хаотичное движение рыжие усы. Тесак вернулся в слегка дрожащие руки шеф-повара. Острый любимый нож возник в его памяти. Почти невесомый. Он быстро расправлялся им с тушками любой дичи. Выискивая, элегантно срезая с них лучшее для своих гостей. А сейчас в руке тяжелый безобразный тесак. И эти шевелящиеся розовые ноздри в метре от металла.
– И любят этот тесак, как и морковь.Для них это одно и то же. Руби же, он ждёт! – приказал отец своему сыну.
Кролик смотрел на двух говорящих существ и ничего не думал. Вся его жизнь прошла в клетке, размером не сильно превышающим его собственный. Вся его жизнь состояла из запахов: старика, еды и экскрементов. Он лежал на спине, не в силах пошевелиться. До слуха долетали звуки, но из них он понимал лишь два: «морковь» и «люблю». Они означали сытость и ласки. Рука в белой рубашке взмахнула и приблизилась к нему вместе с тесаком.
Боль в ухе! Слабость ушла. Мгновенно. Теперь инстинкт толкал его задние мясистые лапы с невероятной силой.
– Ха! Вот, что ты смог, – разочарованно сказал отец сыну. – Поранить ухо и сделать из него зайца. Смотри, драпанул! Первый раз такое вижу. Хоть лапу отруби, не шевелятся.
Месье Саджер хохотал. Клода же потрясывало. Всё, на что у него хватило сил – осмотреть свою рубашку. Отец обнял сына щедрым жестом. Он так делал всегда. Всю их жизнь. Наказывал, а затем ласкал. Это была уже не привычка, это был приобретённый инстинкт обоих мужчин, похоже, нужный обоим.
– Не переживай. Выродок. Не жирный, уши наполовину чёрные. Нужно сменить матку. Мясо чуть хуже, но не сильно. Не попался бы инспектору. Они ведь приходят. Когда уже дали… Не официально. Пьер говорил: «Смотрят. Не зазнался шеф?». Но, так… Так… раньше! Сейчас, поменялось. Всё! Даже солнце. Палит в девять утра, как в полдень. Зачем тебе живые кролики, Клод?
– М… Я, я.
– Попробуй, – фермер достал из корзины очередного кролика и уложил его на стол. – Еще раз. Только не жмурься.
Удар оказался точным. Тесак упёрся в стол между головой и жирным телом, оставив на морёном дубе лишь небольшую царапину. Несколько красных пятен расползались по белому хлопку сорочки Клода.
– Вот, вот! – прокричал месье Саджер. – Они не должны испугаться. Это – вкус мяса. Гладишь, и тут же тесаком. А твои пенки… Пена! Хм. И не выпускать из клетки. Как только кролик уходит из клетки, он перестаёт быть вкусным. Жизнь портит его. Вкус.
– Ерунда, – после удачного убийства Клод позволил себе возразить отцу.
– Проверь! Перегрызёт сетку или Луи забудет закрыть… Я не ем. Отдаю собакам. Так зачем тебе живые кролики
