Дарси Штайнке - Жизнь на менопаузе. Как выжить среди приливов и бурь.

Также и наши тела постоянно, не зная покоя,

Преобращаются. Тем, что были мы, что мы сегодня, Завтра не будем уже.

Овидий

Тело не является вещью, оно является ситуацией.

Симона де Бовуар

Если бы мне пришлось выбирать между двумя периодами жизни, я, говоря по правде, не знаю, какому отдала бы предпочтение. Тому, когда человек отказывается от эротического опыта, в узком его понимании, и в то же время покидает тупик, пусть и восхитительный, но места в котором хватает лишь на двоих; тому, который продолжается и теперь, бескрайний настолько, что и детство являлось его частью, и о которым мы вынуждены позабыть, но лишь на время.

Лу Андреас-Саломе

Сокровенный свет, теплящийся в нас, продолжается и во мраке животного мира чем-то неуловимо сладостным, таинственным и болезненным.

Жорж Батай

Тогда животные, которых мы считали давно исчезнувшими,

Спустились с деревьев. Мы заново учились узнавать друг друга.

Трэйси К. Смит

Flash Count Diary

© 2019 by Darcey Steinke

© ООО Издательство "Питер", 2021

© Перевод на русский язык ООО Издательство «Питер», 2021

© Издание на русском языке, оформление ООО Издательство «Питер», 2021

© Перевела с английского Н. Болдырева

На часах 2:11. Я просыпаюсь и чувствую, как сердце рвется из груди, жар поднимается от живота и растекается по лицу, голова пылает. Я смотрю, как свет от лампы с розовым абажуром льется из соседского окна и замирает над нашим темным двором.

Через час я просыпаюсь снова. На этот раз от ауры[1], предшествующей приливу. Независимо от моего состояния и настроения, аура каждый раз дает сюрреалистичное ощущение дежавю или «жала в плоти», о котором говорил апостол Павел. В одно мгновение все вокруг замирает и теряет смысл. Как будто ткань моей реальности разрывает другая – темнее этой.

Аура, в отличие от приливов, проявляется не всегда. Но большинству самых разных женщин, с которыми я разговаривала[2], знакомы эти ощущения. «Хуже всего за минуту до прилива», – говорила мне одна. Другая описывала гнетущее затишье, которое предшествовало острому приступу тревоги: «Полное спокойствие, а за ним – всепоглощающий страх». Третья сравнивала ауру со свободным падением: «Внутри все обрывается, как от резкого толчка лифта, я чувствую приступ тошноты, странную слабость и, наконец, жар».

Я сбрасываю одеяло и ощущаю, как из пугающего спокойствия рождается пламя, как с внутренних органов оно перекидывается на мышцы и лижет кожу. Я бы кинулась прочь, но как сбежать из собственного тела? Каждый волосок – это тонкая электрическая спираль, раскаляющая голову.

Я знаю, что случится дальше, но не знаю, чего точно ожидать. Я вскакиваю с кровати, иду на кухню и залпом выпиваю стакан холодной воды. Хватаю из холодильника пакет мороженой кукурузы, прижимаю его к груди и замираю у окна. Ветер гоняет листву по двору. Я возвращаюсь в постель, но тепло, которое излучает тело мужа, сейчас представляет опасность. Комната дочери пустует, и я ложусь там, в окружении постеров независимых групп и фотографий ее школьных подруг. Теплое одеяло снова вызывает прилив. Мгновенное оцепенение или, как назвала его одна женщина, дурное предчувствие. Меня словно выбрасывает за пределы привычной реальности, я заперта внутри своего физического тела – узница собственных плоти и крови. Апостол Павел, возможно, страдавший эпилепсией, называл свои ауры «восхищением в рай»[3]. Не в клишированный заоблачный край с ангелочками, а в потусторонний мир во всем его подлинном и суровом величии. Я распахиваю окно. Жар наступает на тело, как атмосферный фронт. Я знаю, что клочок земли, на котором я нахожусь, в этот момент проходит по орбите чуть ближе к Солнцу, и воздух нагревается. Если на улице становится жарче даже на пару градусов, этого достаточно, чтобы запустить прилив.

Тело реагирует на малейшее колебание температуры, так же как во время беременности обостряется обоняние. В ресторане передо мной ставят тарелку горячего – в последний раз это была яичница, – и жар тут же охватывает живот, потом лицо. Входя в комнату, я не сразу замечаю замкнутость пространства, но в разгар беседы со студентом в кабинете или на лекции в аудитории вдруг подступает клаустрофобия. Я ищу глазами окно или дверь, паника нарастает, вокруг меня постепенно смыкаются тело, комната, здание. Огонь ползет вверх по нервным окончаниям, и я мечтаю сбежать из тела, вырваться из кожи, пробить потолок и подняться в небо.

В следующий раз я просыпаюсь, когда за окном уже рассветает, жар в теле отступает. Я ворочаюсь, муж спрашивает, в чем дело. «Опять начинается», – говорю я, резко встаю, открываю кран на кухне, выпиваю холодной воды и отхожу к дивану. Окна распахнуты, но они выходят на кирпичную стену, и я чувствую себя в этой узкой комнате как в западне.

Передо мной на кофейном столике лежит дневник учета приливов – тетрадка с пестрой черно-белой обложкой. Сегодня было девять, не считая того, что подступил сейчас. Первый – за утренним кофе. Сердце сжалось, жаркая волна сошла вниз по рукам. Потом – на занятии. Я говорила о том, что пустоту как внутреннее состояние литературного персонажа нужно создавать художественными средствами точно так же, как злобу или страсть, и вдруг почувствовала укол отчаяния, а вслед за ним занялась огнем поясница. После лекций я пошла выпить с подругой. Она рассказывала о галлюцинациях мужа, а я чувствовала, как жар в животе отдается в груди и, как пар, клубится у лица. Дома приливы подкатывали, пока я мыла посуду и меняла наполнитель в кошачьем лотке. И, наконец, уже ложась в постель, я почувствовала, что халат словно приклеен к телу горячим клеем.

Теперь я снова пытаюсь уснуть. Уже совсем светло, я устраиваюсь на одеялах на полу у кровати – хочу быть рядом с мужем. Ложусь, вытягиваю ногу, прижимая икру к холодной древесине. Мне всегда приходится выбирать прохладу в ущерб комфорту, чтобы избежать прилива.