Андрей ШЕНДАКОВ. Звезда горит в моём окне…
* * *
Звезда горит в моём окне
сквозь полог утреннего света
и тонет вновь за далью, где-то
в рассветной тихой глубине;
сквозь полевую чистоту
плывут неведомые дали,
а в сердце капельки печали
лучей встречают остроту —
и, отступивший стылый мрак
своим сияньем прожигая,
звезда является — другая,
и остаётся только прах,
небесный прах — далёкий свет;
пылай, волнистое круженье!
В твоё, в твоё перерожденье,
в твоё сиянье мир одет.
* * *
Порой такая гложет мысль,
что всё бессмысленно и бренно,
но каждый раз, горя нетленно,
свои пути рождает высь;
и звёзды светят — высоко,
и как бы ни было тревожно —
душа легко и осторожно
пьёт лунных бликов молоко;
и, словно крохотный малец,
в душе росток живёт — всё выше,
и вот уже — поля и крыши,
а рядом — Космос и Творец!
Соприкасаясь, пьёт душа
покой своих миров нетленных,
своих неведомых вселенных,
трудясь, приветствуя, верша…
* * *
Мой свет, сияние, покой,
летя в крылатом млечном круге
и вознося друг другу руки,
мы продолжаемся строкой,
в которой каждый был из нас
когда-то звуком, полуслогом,
началом, действием, итогом,
создавшим вечности каркас;
а где начало иль исход?..
Я сам пока времён и правил
к своим скитаньям не прибавил:
глубок и долог небосвод!
Не тлеют наши письмена,
навек не исчезают души,
но каждый раз врата — всё уже.
И выше, выше имена.
* * *
Стволы осин ещё туги и голы,
едва качает ветер кроны их,
весь мир, как будто двоечник, притих,
шагнув к пустынным окнам старой школы:
в них — тишина, лишь выйдет иногда
к порогу сторож, чтобы сиротливо
курнуть — воронам и котам на диво, —
еще не стар, а борода седа;
вновь над скамейкой пляшет береста
и горьковато-сладкий привкус дыма
плывёт во дворик еле уловимо —
такая нынче выдалась весна:
ни погулять, ни с другом отдохнуть,
ни заглянуть в фойе кинотеатра,
весна сменила легкокрылость кадра
на скуку дней, иной отмерив путь,
путь напряжённый, долгий, не такой,
каким он многим виделся в начале:
«Мир пошумит и, растворив печали,
все беды снимет быстро, как рукой…»
Но нет, весна сегодня не для нас,
листва и мы — во власти небосвода,
законам дань вновь воздаёт Природа,
не торопясь ведя свой пересказ
о днях былых: чума иль тиф брюшной —
на Землю много насылалось мора,
но каждый раз надежда, иль опора,
иль, может быть, какой-то свет иной
спасал землян — и грешных, и святых,
и тех, кто даже жалок и преступен;
к спасенью путь тогда не слишком труден,
когда начал великих и незлых
познаешь суть и, к миру обратив
лицо и душу, воспаришь отныне
среди глупцов, прочь от своей гордыни,
сквозь облака, несущие мотив,
мотив Творца — единственный, один;
пойми, о друг, своё предназначенье!
А я ловлю вечерних звёзд круженье
и слышу гул, весенний гул осин…
* * *
Такой апрель: не выходя из дома,
смотрю, как к солнцу тянется трава;
но для меня история знакома:
от мыслей ноет к ночи голова.
…Да, грешен я: переводя Шекспира,
считал, что в прошлом — лютая чума;
теперь моя обычная квартира —
моя защита и моя тюрьма.
Какой-то вирус — что он или кто он?
Мельчайший мир, цепочка РНК,
но без него, наверно, мир не полон —
и не осознан до конца пока.
А каждый миг — наука иль загадка?
Хрупка планета, словно электрон…
Среди страниц лежит моя закладка —
и вечный свет летит со всех сторон!
Виталий ДАРЕНСКИЙ. Повсюду время неземное
Забыто бывшее давно —
Но, словно будущее, снится;
И то, что знать нам не дано —
Судьбою нашей воплотится.
Так время замыкает круг
Беспамятства и узнаваний,
А память оказалась вдруг
Наукой встреч и расставаний.
Уже читать не нужно книг,
Уже не нужно рассуждений —
Жизнь собралась в единый миг
Жемчужной россыпью мгновений.
Как это счастье передать?
Стал чудом этот мир привычный,
Куда не бросишь тихий взгляд —
Как ново всё и необычно!
Уже не сон, а ясный взгляд
Предвидит бытие иное;
И сердцу нет пути назад —
Повсюду время неземное.
* * *
В кварталах дальних и печальных,
что утром серы и пусты…
Борис Рыжий
Во сне смешались времена,
Душа летит в места родные —
Квартала нашего дома,
Дни детства — встали, как живые.
Как будто вечность на дворе —
Стояла мама молодая,
И в нашей шумной детворе
Я многих лиц уж не узнаю.
Год где-то семьдесят седьмой,
День солнцем залитый, далёкий…
И я заплачу над судьбой,
Проснувшись с болью одинокой.
Жизнь пролетела, словно сон,
Растраченная вся впустую.
В окне светлеет небосклон,
Но не начать мне жизнь иную.
И вдруг так ясно стало мне,
Что день тот длится, длится, длится,
Что я остался в этом дне,
А то, что ныне — мне лишь снится.
Бывают дни… Но нет названья
Минутам тяжести земной,
Когда ничтожны притязанья
Перед безмерной пустотой;
Когда холодная проснется
У сердца страшная тоска,
И жизнь, как птица, встрепенется,
И смерть, как родина, близка;
Когда, как сон, охватит душу
Всепоглощающая мгла,
И жжет, и мучает, и душит,
Пронзая сердце, как игла…
Но лишь отходит помраченье
Мгновений мглы и пустоты —
Сильней охватит вдохновенье
Святой, предвечной Красоты!
Из-за полей, из-за морей
Уже спешит «гиперборей»;
Под белым куполом небес
Притихший обнажился лес.
Постой, зима, повремени,
Еще не настоялись дни
Осенней строгости прозрачной,
Такой томительно-невзрачной,
Размокшей, стынущей земли…
И сладко думать о далеком,
О сокровенном и глубоком,
Когда шумит промозглый ветер
И день напоминает вечер…
Струятся в небе облака,
Как сердца радостные тени —
Жизнь стала сказочно легка,
Как россыпь сладостных мгновений.
Прошел суровый год, как сон,
И жизнь вернулась, словно в детство;
Был год войны, и это он
Оставил нам свое наследство.
Оно не в боли и беде,
Оно в душевном возрожденье!
Такого счастья нет нигде —
Война дарует постиженье.
Струятся в небе облака,
Пришла пора воспоминаний,
И непонятная тоска,
И жажда новых начинаний.
