– Жан, – говорю я в трубку, – боюсь, меня не впустят в Мюнхен.
Его голос доносится из такого далека, что мне кажется, он на другой планете.
– Почему? – спрашивает он спокойно.
Это спокойствие больно царапает меня.
– Потому, что у меня греческая виза.
– Греческая?
Такое впечатление, что перед этим мы не обсуждали мою поездку.
– Да!
Жан молчит в затруднении. Кажется, он не понимает, в чем дело. Интересно, он вообще читал мои письма?
– Если меня задержат на пасконтроле в Мюнхене, я буду ссылаться на тебя, слышишь? А ты подтверди, что мы вместе с тобой летим в Грецию.
– Да, да! – отвечает он поспешно.
Но понимает ли он? Меня берут сомнения…
В аэропорту Донецка пустынно. Поразительно то, что регистрацию здесь не объявляют. Не объявляют вообще ничего – ни посадку, ни прибытие. Сидишь-сидишь в огромном зале, где эхо от каждого шороха, и вдруг как молотом по голове – регистрация! – вскрикивает мой внутренний голос и молчаливое табло.
На Мюнхен почти никто не летит. Служащий Люфтганзы за стойкой спрашивает:
– Вы собираетесь с греческой визой попасть в Мюнхен?
– Да.
Он вежливо улыбается:
– Считаю своим долгом предупредить, что в Мюнхене к вам будет много вопросов, вплоть до депортации.
Из-за его слов у меня на душе потемнело. Поднимаюсь на второй этаж, ищу глазами табло с надписью «Мюнхен», усаживаюсь под ним и наблюдаю за немногими отлетающими вместе со мной пассажирами. Все они расслабленны и спокойны. Чувствую себя преступницей.
Сижу. Сердце колотится все сильней. Достаю телефон, чтобы снова позвонить Жану. Набираю его… Он поставил телефон на автоответчик! Оставляю сообщение: «Жан, пожалуйста, перезвони».
Рядом сидит дедушка с портфельчиком. У него мятые брюки и старая вельветовая жилетка. Приглядываюсь: жилетка пошита непрофессионально, перекант на пройме выворачивается с изнаночной стороны на лицевую. Видимо, эту жилетку дедушке сшила бабушка еще в первые месяцы их супружества, и он носит ее всю жизнь как символ того счастливого юного времени. Глаза у дедушки такие же, как жилетка – коричневые, выцветшие, пожившие на этом свете.
Он достает телефон, заговорил… он итальянец! А с виду не скажешь. Выглядит нашим человеком. Думаю, это мятые штанишки ввели меня в заблуждение. Таких одиноких дедушек я постоянно встречаю у нас в Украинске – идут неухоженные, с засаленными волосами… Куда смотрят их бабушки? Одного из них я часто вижу семенящим на базар со старой корзинкой; мелкими-мелкими шажками он пробирается в толпе женщин, причем корзинка идет чуть впереди хозяина на вытянутой руке. Да, итальянские дедушки корзинок не носят, а носят портфельчики, – в этом моя ошибка.
Напротив дедушки и меня – прощелыга лет тридцати; изображает из себя интеллигента. Ну, этот уж точно наш: не первой свежести черный плащ, волосы сзади собраны в хвостик. Повернулся… э, парень, да ты лысеешь. Плащ безразмерный, бесформенный, – на какой помойке ты его нашел?
Неподалеку мирно переговариваются тетеньки. Предмет их беседы – сравнительная характеристика цен у нас и в Германии. Прислушиваюсь и понимаю, что Германия в этом вопросе побеждает… нет, проигрывает. Нет, снова побеждает, – словом, как всегда. Достигнув компромисса насчет цен, заговорили о детях и внуках.
Уж в нашей тетеньке не ошибешься. Хоть ей далеко за пятьдесят, и габариты у нее естественные, она одета в обтягивающую розовую кофточку и джинсы, которые на попе лопаются.
Настроение мое всё ухудшается. Сердце замирает в предчувствии того, что меня не впустят в Мюнхен.
А ведь Мюнхен – это только начало. После Мюнхена мне нужно будет добраться в Милан, а из Милана – в Лион. Шенгенскую визу я купила в интернете за двести пятьдесят евро. Вопрос не столько в том, что она греческая, сколько в том, настоящая ли она. Что ж, в Мюнхене проверят.
Жду еще полчаса. От Жана никаких позывных. Снова перезваниваю, и снова автоответчик. Я наговариваю ему информацию: «Жан, запомни. Мы туристы, друзья. Ты встречаешь меня в аэропорту Милана, мы с тобой осматриваем город, после чего летим в Грецию. Понятно? Ни слова о том, что я собираюсь все это время пробыть во Франции. Перезвони, что понял». О господи!
Я загадала: если в самолете мое место будет рядом с итальянским дедушкой, значит, до Милана я доберусь. Ах, дедушка! Сидишь ты и не знаешь, что ты мой талисман.
Вдруг по залу пронесся какой-то вздох, народ суетливо задвигался, встал со своих мест и выстроился в очередь. Как они поняли, что посадка началась? Ведь администрация аэропорта держит это в тайне.
Выстроилась и я. Бестолково роюсь в своих бумагах – электронных билетах, купленных, опять же, по интернету. Выгода электронных билетов в том, что когда покупаешь бумажный билет в офисе авиакомпании, тебе выписывают одну бумажку, а когда электронный по интернету – сразу три. Итого, при четырех рейсах Донецк – Милан – Париж – Донецк, у меня налицо двенадцать бумажек, в которых с непривычки трудно разобраться. Девушка с оранжевым платочком на шее терпеливо ожидает, пока я переберу все двенадцать и выберу одну нужную.
Заходим в самолет, держу дедушку в поле зрения. Волнующий момент… он садится не рядом, а впереди! Не рядом… но все-таки очень близко. Надеюсь… как я надеюсь!
Рядом с дедушкой и тоже впереди сел прощелыга в плаще. Я подглядываю за ним в щелочку между креслами. У него и вправду интеллигентный профиль, который, если не видеть бесформенного плаща, производит довольно приятное впечатление.
При чем здесь плащ? А, вспомнила! О. рассказывал, как в дни своей хипповской юности он, завернувшись в такой же плащ, очень удачно воровал продукты в магазине. Протянешь руку к яблоку на прилавке, возьмешь его посмотреть и – кидь в рукав! А рукава широкие, безразмерные – туда помещались и яблоко, и картофелины, и луковица. Во второй рукав – буханка хлеба кирпичиком. Погуляешь с утра по магазинам – глядишь, и сыт. Спал он тогда в подъездах, иногда у таких же хипарей на квартирах. После тех рассказов широкий плащ наводит меня на мысли.
Прощелыга (нет, язык не поворачивается) развернул и читает немецкую газету! Он немец? Мимо проходит проводница, он останавливает ее и бегло заговаривает с ней по-немецки. Да, он немец. Итак, впереди меня немец и итальянец, а это значит… Нет, не буду слишком надеяться.
Разнесли горячую сосиску в тесте, напитки. Я выбрала кофе – еле теплый, противный, а все вокруг брали пиво и вино. Когда девушка с тележкой ушла, я с опозданием подумала, что надо было и мне принять на грудь для храбрости. Ладно, съем немецкую сосиску, авось немецкий дух войдет в меня и защитит. Ах, Мюнхен, Мюнхен…
