Нет у меня порока кроме бедности.
Шёл по городу Багдаду человек
С ношей дров на поседевшей голове.
По тому, что он имел худую плоть,
Видно было, позабыл о нём Господь.
Гнёт-усталость и густой полдневный зной
Мир пред взором застилали пеленой.
Наш носильщик от таких злых дел размяк,
И в печали рассуждал примерно так:
«Неужели служит наша голова,
Чтоб носить на ней то пищу, то дрова?
Хорошо, конечно, что под ношей тень,
Но в такой тени не сладко в жаркий день!
А сегодня над Багдадом злющий зной,
На песок нельзя ступить босой ногой!
Я в жару под тяжким грузом изнемог,
Стал неверным шаг свинцом налитых ног.
Всё! Нет мочи! Отдохну. Да, решено!
Здесь как раз полито и подметено,
Воздух ровный – сам стремится влиться в рот.
И скамья зовёт на отдых у ворот!
Где ты, молодость, и где былая стать?
Нет, мне надо отдохнуть и подышать.
Ах, блаженство – шевелить ступнями ног,
Ощущая телом нежный ветерок!
Да к тому же здесь и музыка слышна.
О мой Бог, какая звучная струна!
И слышны под лютню звуки голосов
В чтеньи, пеньи ли чарующих стихов.
А стихам (о, что творит кудесник чтец!)
Вторят птицы (научил их петь Творец!).
Ох ты, господи! да что ж за праздник там?
Подойду немного ближе к воротам.
Сад – из лучших, из ухоженных садов,
Между зеленью – зеркальный блеск прудов.
А из окон, с ароматом сада слит,
Запах кушаний дурманит и манит!
О мой Бог, наш Господин, творец всего!
Наделяешь Ты без счёта одного,
А другого – он хоть лоб себе разбей! —
Оставляешь Ты без милости своей!
Как же так? В грехах своих, о славный мой,
Я раскаивался сразу пред Тобой.
Правда, я сопротивлялся злой судьбе,
Но ведь я и не выигрывал в борьбе!
Я не лезу своевольно в Твой чертог,
Властен Ты во всякой вещи, о мой Бог.
Потрудился Ты! Одних обогатил,
А других забыл – на всех не стало сил!
Тех возвысил – ну и что? Ты так хотел,
А других унизил – много сделал дел!
Ты велик, Творец, и власть Твоя сильна.
Власть же делать, что ей хочется, вольна!
Ты судил жить в счастье-радости одним,
В унижении-усталости – другим.
На земле, о сколько их, других, живёт
Под палящим солнцем дня во мгле забот!
Я и сам – о годы-бремя, жизнь-беда! —
Так живу, клонясь под тяжестью труда.
Давит сердце ноша тяжкая моя,
А другой так не трудился даже дня!
В наслажденьях и веселье он живёт,
И во славе, и довольстве ест и пьёт.
Правда, странно, что из капли мы одной,
И подобны, и равны мы меж собой,
Только есть у нас различие, оно
Разнит строго нас, как уксус и вино.
Но поверь, мой Бог, всегда я говорил:
Мудрый Ты и справедливо поступил!»
Над Багдадом, между тем, спустилась ночь,
И носильщик уходить собрался прочь.
Но старик-слуга вдруг вышел из ворот.
Он сказал: «Мой господин тебя зовёт».
И носильщик, поразмыслив только миг,
Сделал то, о чём просил его старик.
Ношу бросив и вздохнув разок-другой,
Он пошёл, сопровождаемый слугой.
Дом приветливостью встретил от дверей,
И, казалось, он был создан для гостей.
Всё там было, чтоб мир-отдых ощущать,
И на всём была достоинства печать.
Наш носильщик проведён был в светлый зал,
Где гостей блестящий круг пестрел-сиял.
Зал просторен был, красив – предел мечты!
Меж колоннами кругом ковры, цветы,
А на скатертях стояло для гостей
Много кушаний роскошных и сластей.
И стояли там среди букетов роз
Чудо-вина из отборных красных лоз.
Всё там было, что бывает на пирах,
А средь всех сидел хозяин на коврах.
Он в годах был, но спина была ровна,
Щёк его едва коснулась седина.
Он красив был, как влюбившийся узрит,
2И имел как царь величественный вид.
Наш носильщик древним кратким словом «Мир»
Поприветствовал собравшихся на пир.
А хозяин попросил его присесть
И велел подать ему попить-поесть.
Наш носильщик съел цыплёнка, съел хурму,
Выпил что-то, и вернулся дух к нему.
Тут хозяин молвил: «Брось стесненья плен!
День прихода твоего благословен.
Кто ты, ставший провидения послом,
И скажи, каким ты занят ремеслом?»
«Я Маруф. Я здесь носильщиком служу.
Я за плату с рынка тяжести ношу».
А хозяин возразил: «А я Синдбад.
Я про жизнь твою услышать был бы рад.
Ты красиво говорил там, у ворот.
