Стоит на берегу крутом
У бесконечного обрыва
Покрытый черепицей дом,
А рядом – кладбище и нивы.
Луга прорезала речушка,
Одета в шумные сады.
По тропке к ней идет девчушка,
Чтобы в реке набрать воды.
Бедняжка испытала с детства,
Как и любой другой изгой,
Прискорбной бедности соседство,
Слепой жестокости людской.
Она имела, без сомненья,
С рожденья и за годом год
Феноменальное терпенье,
О да, им славен мой народ.
Об этом в песенках поется.
И это следует принять.
И что нам, право, остается
Как, не печалясь, вспоминать?
Болела мать, изведав лиха,
Она лежала за стеной.
И вдруг ушла, неслышно, тихо,
Не попрощавшись, в мир иной.
Я видел стан прямой и гордый,
Я слышал тихий звук сердец…
Но вслед за ней стопой нетвердой
Чрез год последовал отец.
Она сидела на кровати
И не считала черных дней…
Тут подвернулась очень кстати
Старуха с дочерью своей.
А дочь – уже почти невеста,
Бойка, сварлива, но мила.
Они ей предложили место,
Та предложенье приняла.
Она не долго собиралась…
Здесь все будило страх и сплин,
И вот со скарбом перебралась
В пустой и тесный мезонин.
Какого сорта эта милость,
Каков согласия итог,
Она тотчас же убедилась,
Запретный перейдя порог.
Ее пинали здесь и били.
И я, признаюсь, не сумел
Заслон проставить тирании,
Бесправью положить предел.
Тот, кто родился бедняком,
Тот бедняком умрет,
Но даже в случае таком
Над ним, над бедным дураком,
Голуб небесный свод,
И попадет он прямиком
Туда, где нет забот,
Пусть богачом другой рожден
И весь умаслен лестью,
Но бедняка не лучше он
Ни разумом, ни честью.
Ему не люб небесный свод
И солнце мира даже,
В ушко иголки не пройдет
Верблюд с свинцовой клажей.
Ханжа двуличная идет
Своей кривой дорожкой,
Подавится нечистый рот
И золотою ложкой.
Рожденный честным бедняком
Идет по жизни прямо,
Ему поможет Бог тайком,
Не навредит полночный гном,
Не подвернется яма.
Иди, рожденный бедняком,
К своей мечте упрямо!
Весна была сырой, холодной.
Над нивой, голой и бесплодной,
Лишенной солнечных лучей,
Носились скопища грачей.
Но скоро вереск распустился,
Веселый свист летел из крон,
Да из деревни доносился
То грустный, то веселый звон.
Когда колокола звонили,
То дочек принималась мать
К воскресной службе наряжать
В товар из лавок Пикадилли.
Они бедняжку подзывали.
Она прикалывала цвет
Иль брошь старинную. Едва ли
Был нехорош ее совет.
Под хохот и хмельные речи
Гостей, пришедших в старый дом,
Она сгребала сор из печи
Своим заржавленным совком.
Трудилась Золка и в субботу.
Хозяйка ей передала
Всю неприятную работу,
Шитье и прочие дела.
Дочурки тоже не дремали
(И в этом я, увы, не нов!),
Себя трудом не утруждали,
А все искали женихов.
Но женихи далеко жили,
Подозревая в браке яд,
Они не очень уж спешили
Открыть себе хозяйкин клад.
Их мать, варя на кухне бражку
Из кочерги иль сапога,
Клюкой гоняла замарашку
От печи и до чурбака.
Проходу бедной не давала.
Бывало пряталась она.
И как-то Золушкой прозвала,
А та и впрямь была черна.
Оставим скучные страницы
Забытых, старых, скучных книг.
И, словно с крыл огромной птицы,
Узрим прекрасный град на миг.
Взгляни, мой друг, за косогоры,
На лавки, полные людей,
На вознесенные соборы
Над людным морем площадей.
Спеши на миг узреть вокзалы
Стеклянноглазые или
Те многолюдные кварталы,
Где башен светлые шпили
Сияют так, что больно глазу,
А в парке прыгает марал…
Все это есть, но я ни разу
Такого дива не видал.
Ночь снизошла как покрывало,
Непроницаемая мгла
От глаз охранников скрывала
Воров недобрые дела.
С воров, конечно, взятки гладки,
А между делом до зари
Вдоль улиц в чешуе брусчатки
Уж зажигались фонари.
Разнежась и заснув отчасти
(Открою эту тайну вам),
Сквозь пальцы городские власти
Взирали на родной бедлам.
Они решили: слава Богу,
Гораздо лучше всех планид
Неосвещенную дорогу
Фонарь под глазом осветит!
Укреплены в подобном мненье
Сильнее чем в ружье затвор,
Они в невинном заблужденье
И пребывают до сих пор.
Мы чаще видим град потертый,
Где лишь конторы да суды,
В своих границах тесных спертый,
Лишенный солнца и воды.
За чередою войн кровавых,
Смертей, пожаров, зол и мук
От куполов золотоглавых
Остался только тихий звук.
Бетонных кубов взмыли тыщи.
Испепеленная дотла,
Лишенная духовной пищи,
Архитектура умерла.
За гробом шли, кривляясь, черти.
Ее записки не забыть:
«Прошу в моей голодной смерти
Несчастных зодчих не винить».
Все новостройки, как солдаты,
Напоминают мне порой
Деревни, что возвел когда-то
Старик Потемкин под горой.
А человек мечтал утробно
И безнадежно, может быть,
О чудном граде, где удобно
Работать, отдыхать и жить.
Мечты, мечты! Мы так старались
Приблизить завтрашний наш взлет,
Что в веке бронзовом остались
Средь недостатков и забот.
Мы получали всюду двойки…
Но вот луч света средь трудов…
Привет, Колумбы перестройки,
Я вас приветствовать готов!
Несете вы в себе свеченье,
Врачуя шутками хворьбу,
Как одинокие включенья
В давно угасшую толпу.
В минувший день над настоящим,
Перо, неси меня скорей
Над муравейником кипящим
Вдоль улиц, окон, площадей!
И в самом центре Града Мира
(Я это знаю с давних пор)
Есть резиденция кумира.
Ах, Боже, что там за забор?!
Ее листва от взгляда прячет.
Там плац, где (люди говорят)
Король на лошади горячей
Рукой приветствует парад.
Кричат! Летят чепцы, уборы!
Мне говорил старик Сисой:
– Лишь современные заборы
Поспорят с этой высотой.
Ты слышал громкое «ура?»
Ты видел эти кивера?
Под грохот конского галопа
И орудийных канонад
Веками ежилась Европа,
Но пушки грозные молчат.
Пыль оседает на лафеты,
Военачальник сном объят,
Во сне вздыхают мортильеты,
Аркебузиры мирно спят.
Здесь гротов синие громады,
Аллей прозрачных длинный ряд
И вниз по скалам водопады
Бегут, сплетаются, шумят.
Так грустно с радостью прощаться
Былых времен, и я люблю
Туда порою возвращаться,
Как старый плотник к кораблю.
Читатель, знай! Мне часто снится
Тот славный день, когда вокруг
Заборы, склепы и гробницы
Мы сложим в бабушкин сундук.
Вот как-то раз у короля
В палатах был объявлен праздник,
И коронованный проказник
