Большая часть рецензий Белинского этого периода помещена в отделе «Литературная хроника». С особенным вниманием следит он в этом отделе за появлением каждой новой строки Пушкина. Белинский отрекается от своей прежней недооценки Пушкина и ставит его в ряд величайших мировых гениев. Предпосылки этой переоценки – в новом понимании действительности и новом отношении к ней.
Белинский ставит со всей ясностью вопрос о включении «физиологических очерков» в русло великих традиций русской реалистической литературы, требует в то же время от авторов овладения тем глубоким знанием и пониманием русской действительности, которое было свойственно Грибоедову, Пушкину, Лермонтову, Гоголю. Именно их творчество имеет в виду Белинский, когда говорит, что «литераторы, принимавшие участие в этих изданиях, могли бы, кажется, найти для
«Драматическая русская литература представляет собою странное зрелище. У нас есть комедии Фонвизина, «Горе от ума» Грибоедова, «Ревизор», «Женитьба» и разные драматические сцены Гоголя – превосходные творения разных эпох нашей литературы, – и, кроме них, нет ничего, решительно ничего хоть сколько-нибудь замечательного, даже сколько-нибудь сносного. Все эти произведения стоят какими-то особняками, на неприступной высоте, и все вокруг них пусто: ни
Статья «Петербургская литература» развивает ту общую сравнительную характеристику двух столиц, которую содержала статья «Петербург и Москва», переводя это сопоставление в план характеристики литературной жизни в них. Как и в статье об Александрийском театре, это сопоставление проходит с учетом различных сторон общественного явления; там применительно к театру рассматривается проблема отношений публики, с одной стороны, и репертуара и стиля актерс
«Вы только отчасти правы, увидав в моей статье рассерженного человека: это эпитет слишком слаб и нежен для выражения того состояния, в какое привело меня чтение вашей книги. Но Вы вовсе не правы, приписавши это вашим, действительно не совсем лестным, отзывам о почитателях вашего таланта… нельзя перенести оскорбленного чувства истины, человеческого достоинства. Нельзя умолчать, когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравс
«Наконец давно ожиданный публикою «Тарантас» графа Соллогуба торжественно выкатился на пустынное поле современной русской литературы. Слухи, толки и извещения о его печатании, о его великолепной наружности давно уже возбудили общее ожидание, общее внимание. В литературном отношении публика хотя несколько знакома с «Тарантасом» по отрывку из него, напечатанному в «Отечественных записках» 1840 года, – по крайней мере, знакома с ним настолько, чтоб
«…Мазепа был не таков, каким представляет его автор. Но предположим, что читатель не знает истории и что автор по-своему так понял главное лицо своего романа, как представляет его нам. Романист не историк: он схватывает не исторический, а поэтический характер своего лица, и если понимает его несправедливо, но поэтически – читатель не будет досадовать.Но в самой мысли: устремить все силы романа к доказательству истины очень обыкновенной, известной
«Как отрадно посреди различного хлама, описанием и взвешиванием которого поневоле должна заниматься наша «Библиографическая хроника», встретить книгу, не принадлежащую ни к журнальным, ни к книгопродавческим спекуляциям, – книгу, которой автор не собирал денег на подписку за 18 неизданных томов, не объявлял своих претензий на звание дворецкого в русской литературе, не писал похвал самому себе на татарско-белорусском наречии, – но в которой находи
«Душенька» имела в свое время успех чрезвычайный, едва ли еще не высший, чем трагедии Сумарокова, комедии Фонвизина, оды Державина, «Россиада» Хераскова. Пастушеская свирель Богдановича очаровала слух современников сильнее труб и литавр эпических поэм и торжественных од; миртовый венок его был обольстительнее лавровых венков наших Гомеров и Пиндаров того времени. До появления в свет «Руслана и Людмилы» наша литература не представляет ничего похож
«Мопра» есть одно из лучших созданий Жоржа Занда. В основе этой повести лежит мысль глубокая и поэтическая: молодой человек, воспитанный в шайке феодальных воров и разбойников, влюбляется, со всею силою дикой и девственной натуры, в девушку с душою возвышенною, характером сильным и тем не менее прекрасную и грациозную. Действием непосредственного влияния своей красоты и женственности она обуздывает животные и зверские порывы его страсти, постепен
«Читателям уже известна сообщенная нами во 2-й книжке «Отечественных записок» нынешнего года подробная программа издания, предпринятого И. П. Сахаровым. Вероятно, они, вместе со многими из прочитавших программу, были изумлены огромностию труда, который задал себе наш почтенный собиратель памятников старины и народности русской. В самом деле, издать одному человеку семь огромных томов, вмещающих в себя тридцать книг и объемлющих собою все стороны
«Странное дело, как иногда малые причины рождают великие следствия, а великие причины иногда не производят никаких следствий! Иная книга и велика (то есть форматом и числом страниц), а сказать о ней нечего; иная всего две странички, как вот это стихотворение г. Ф. Глинки к «Москве благотворительной», а о нем, кажется, сколько ни говори, все не наговоришься вдоволь…»
«В 64-м и 65-м №№ «Северной пчелы» напечатаны суждения об игре г. Щепкина в «Эзопе» и «Чванстве Транжирина». Любовь к истине заставляет нас сказать, что они совершенно несправедливы: или пристрастие к гг. актерам, занимающим эти роли в Петербурге, или неведение театрального искусства внушили сочинителю такие приговоры. Он говорит, что г. Щепкин не удовлетворил ожиданию публики; что главное достоинство роли Эзопа состоит в искусном чтении басен, ч
«Г-н Лавров играл роль Твердовского без искусства, но местами недурно. Пел очень хорошо, особливо первую арию. Мы с большим удовольствием заметили, что в этой опере у него слова в пении были слышнее…»
«Уезжая из Москвы, я дал вам слово просмотреть внимательно несколько спектаклей в Петербурге и беспристрастно описать их; исполняю ваше желание. Очень знаю, что вооружу на себя многих; сам с изумлением пишу, но истина всего для меня дороже; из любви к ней и театральному искусству предаю себя на жертву критикам и пристрастным хвалителям петербургской сцены…»
«Наконец, исполнились нетерпеливые ожидания страстных галломанов, наступила эпоха в театральных летописях Москвы, и французский театр в Москве, 1 января 1829 года, открылся «Расточителем» («Dissipateur») Детуша…»
«Кому не известен «Севильский цирюльник»? Этот сюжет сделался как будто народным на нашей сцене; его играют, поют, танцуют. Не смеем решительно судить о переводе – нам показался он весьма посредственным. Комедия же вообще была разыграна очень хорошо, и мы смотрели на нее с большим удовольствием…»
«…Журналы у нас судят о предметах науки, искусства и литературы не по праву сильного завладения, а по изволению высшей власти, со времен Петра Великого и до настоящего мгновения содействующей и благотворящей успехам просвещения и образованности в России. Было время, когда великая монархиня была участницею журнала в качестве писателя. Теперь журналистика сделалась потребностью образованной части русского общества, вошла, так сказать, в его привычк
«…Брошюры, заглавие которых выписано в начале нашей статьи, обязаны своим появлением бородинскому торжеству, которое нашло себе органы в знаменитом поэте, лавровенчанном ветеране нашей поэзии, и в знаменитом воине инвалиде, к военной славе своей присовокупившем славу безыскусственного, но сильного сердечным красноречием литератора. О его брошюре мы не будем говорить: выписанные нами из нее места достаточно свидетельствуют о ее достоинстве. – «Бор
«Речь о критике» является едва ли не самой блестящей теоретической статьей Белинского начала 40-х годов. Она – наглядное свидетельство тех серьезных сдвигов, которые произошли в философском и эстетическом развитии критика. В самом ее начале Белинский подчеркивает мысль, неоднократно высказывавшуюся им прежде: «В критике нашего времени более чем в чем-нибудь другом выразился дух времени». Но в комментируемой статье уже по-новому объясняются причин
«Нельзя без истинного, сердечного наслаждения видеть этот прекрасный, русский, народный водевиль. Мысль высокая и глубокая – представить борьбу невежества и просвещения: луч света проницает мрак. Люди, которых имена всегда будут любезны и драгоценны истинно русским, оживляются пред вами волшебным могуществом драматического искусства. Вот он, представитель способностей русского человека, со всею силою ума, со всею живостию духа, со всею твердостию
«Публика справедливо скучает антикритиками, еще более возражениями на них, где дело идет всегда об оскорбленном самолюбии сочинителей, а не об истине, и я никогда бы не отвечал на грубую, неприличную антикритику г-на В. У., напечатанную в 1-м нумере «Телеграфа» 1829 г., но раздражительность антикритика, вероятно переводчика комедии «Севильский цирюльник», или его друга, который позволил себе совсем нелитературные выходки и, наконец, невероятную в
«Плод разгоряченного воображения юного Шиллера, еще не знавшего ни драматического искусства, ни света, ни людей, несмотря на блистательные красоты, всегда довольно чудовищный, дается на русской сцене – в сокращенном виде!..»
«Давно не смотрели мы с таким удовольствием оперы и смело можем сказать, что «Каменщик» идет на московской сцене лучше всех комических опер. К сожалению, великолепный Петровский театр довольно глух: в пении слов никогда не слышно, а потому мы, не читав пиесы, не можем решительно сказать об ее содержании…»
