«У меня в Житомире было два знакомых пса. Одного из них звали Негодяй. Но об этой прелестной собачонке я так много писал, что, кажется, она должна была бы быть известна всей читающей публике.А другого кобеля звали Мистер Томсон. Должен сознаться, что я его похитил из одного очень почтенного семейства.Я его не увлекал ни колбасой, ни ветчиной, ни сыром, ни другими собачьими соблазнами, которые рассчитаны на ихний голод…»
«Учитель латинского языка, Иероним Вассианович Предтеченский, расстался на летние каникулы со столицей и после долгих и беспокойных разговоров с тещей, женой и взрослой дочерью переехал на все лето из небольшой квартиры на Петербургской стороне в самый отдаленный уголок дачной местности, поселка Сырицы…Теперь в его распоряжении, первый раз в жизни, была скромная дачка со стеклянным балконом, четырьмя грядками, на которых должны быть посажены: ред
«…Молодая восьмилетняя медведица-мать всю осень раздумывала, как ей выгоднее залечь в берлогу. Опыта у нее было немного: всего года два-три. Очень стесняли дети. Прошлогодний пестун начинал выходить из повиновения, воображал себя взрослым самцом, и, чтобы показать ему настоящее место, приходилось прибегать к затрещинам. А двое маленьких – самочки, – те совсем ничего не понимали, тянулись по привычке к материнским сосцам, кусая их молодыми острыми
«Я теперь не сумею даже припомнить, какое дело или какой каприз судьбы забросили меня на целую зиму в этот маленький северный русский городишко, о котором учебники географии говорят кратко: „уездный город такой-то“, не приводя о нем никаких дальнейших сведений. Очень недавно провели близ него железную дорогу из Петербурга на Архангельск, но это событие совсем не отразилось на жизни города. Со станции в город можно добраться только глубокой зимою,
«Большой я охотник! По нашему лесу вплоть до вантеевской мельницы — я все гнезда знаю. А как меня рыба уважает!.. Ух, как она меня уважает! Но только за мою эту охоту великое мне наказанье было! И как это, Калина Митрич, обидно! Хороший я человек, чаю я не пью…»
«А мы, вишь ты, ловили рыбу. Он и подошел к нам. Посидел, посидел. Словно бы, говорит, мне скучно. Третий день сердце чешется, да и отошел от нас. Сидим мы под ивой — ветерочек задул, так махонькой… ветерочек, да ветерочек. Смотрим — по небу и ползет туча… от самого от Борканова. Так и забирает, так и забирает… Страсть! Подошла к реке-то…»
«Что ж, плакать, что ли? Ну, напились, что за важность! Мадера такая попалась… В нее не влезешь: черт их знает из чего они ее составляют. Пьешь — ничего, а как встал — кусаться хочется. Обозначено на ярлыке «Экстра, этикет, утвержден», ну, и давай. После к Яру заезжали. Иван Гаврилыч певицу чуть не убил...»
«Хотел удавиться!.. Сестра упросила глупости этой не делать. Бабушка взяла эту книжку и тетрадку, да в печку бросила. И Нана, и все слова, и все обстоятельства, все сгорело!.. В четверг повестка… к мировому!..»
«Сам-то лютей волка стал! День-деньской ходит, не знает – на ком зло сорвать. Кабы Егорушки не было, беда бы нам всем пришла; тот хоть своими боками отдувается, до полусмерти парня заколотил…»
«В тот год ялтинский сезон был особенно многолюден и роскошен. Впрочем, надо сказать, что в Ялте существует не один сезон, а целых три: ситцевый, шелковый и бархатный. Ситцевый – самый продолжительный, самый неинтересный и самый тихий. Делают его обыкновенно приезжие студенты, курсистки, средней руки чиновники и, главным образом, больные. Они не ездят верхом, не пьют шампанского, не кокетничают с проводниками, селятся где-нибудь над Ялтой: в Аутк
«Все это случилось в Киеве, в Царском саду, между июнем и июлем. Только что прошел крупный, быстрый дождь, и еще капали последние капли… а я все ждал и ждал ее, сидя, как под шатром, под огромным каштановым деревом. Где-то далеко взвывали хроматические выходящие гаммы трамваев. Дребезжали извозчики. И в лужах пестро колебались отражения электрических фонарей…Ах, только те люди, которым было когда-нибудь двадцать лет, поймут мое волнение!..»
«В такие дни охотно дремлется; сидишь, ни о чем не думаешь, ни о чем не вспоминаешь, и мимо тебя, как в волшебном тумане, плывут деревья, люди, образы, звуки и запахи. И как-то странно, лениво и бесцельно обострено воображение. Эти едва ли передаваемые ощущения испытывают люди, сильно помятые жизнью, в возрасте так приблизительно после сорока пяти лет…»
«Первое дело — мне и здесь хорошо, а второе дело — ежели теперича этот портной летит, самый он выходит пустой человек… Пустой человек!.. Я теперича осьмушечку выпил, Бог даст — другую выпью и третью, может, по грехам моим… а лететь мы не согласны...»
«Он с утра здесь путается. Спервоначалу зашел в трактир и стал эти свои слова говорить. Теперича, говорит, земля вертится, а Иван Ильич как свиснет его в ухо!.. Разве мы, говорит, на вертушке живем?..»
«Первый и главный вопрос, который будет предложен вашему обсуждению, это — увеличение содержания трем директорам; второй — сложение с кассира невольных прочетов; третий — предание забвению, в виду стесненного семейного положения, неблаговидного поступка одного члена правления; четвертый — о назначении пенсии супруге лишенного всех особых прав состояния нашего члена; наконец, пятый — о расширении прав правления по личным позаимствованиям из кассы.
«Порядок известный — напились и пошли чертить. Вот изволите видеть: собралось нас, примерно, целое обчество, кампания. Ну, а в нашем звании, известно, разговору без напитку не бывает, да и разговор наш нескладный. Вот собрались в Коммерческую, ошарашили два графина, на шампанское пошли. А шампанское теперича какое? Одно только ему звание шампанское, а такой состав пьем — смерть! Глаз выворачивает!.. Который непривычный человек, этим ежели делом н
«Чистосердечное раскаяние, принесенное в суде, на основании нового законоположения, ослабляет… Закон разрешает вам по внутреннему убеждению, а потому я прошу вас судить моего доверителя по внутреннему убеждению. Я отвергаю здесь всякое преступление. Я долго служил в Управе Благо…»
Благодаря талантливому и опытному изображению пейзажей хочется остаться с ними как можно дольше! Смысл книги — раскрыть смысл происходящего вокруг нас; это поможет автору глубже погрузиться во все вопросы над которыми стоит задуматься... Загадка лежит на поверхности, а вот ключ к развязке ускользает с появлением все новых и новых деталей. Благодаря динамичному сюжету книга держит читателя в напряжении от начала до конца: читать интересно уже посл
«Молодому писателю Гущину посчастливилось. В этом году он сумел пристроить в еженедельники три новеллы, ноктюрн, два психологических этюда, сюиту (он и сам не знал, что значит это слово) и пять стихотворений, из которых одно – сонет в двадцать четыре строчки – обратило даже внимание мелкой критики в отделе „С бору по сосенке“…»
«Я написал в журналах несколько рассказов из цирковой жизни. Они были многими читателями приняты с милой теплотою. Эту отзывчивость я отнюдь не склонен приписывать достоинствам моих сочинений: писал я попросту о том, что видел и слышал. Причина читательского одобрения совсем другая. Всех нас в ранней юности цирк восхищал, волновал и радовал. Кто из нас избежал его чудесной, здоровой, кипящей магии?..»
