«… Нет на свете человека деликатнее и воспитаннее чеха…Он ласков. Он заботлив. Он внимателен. Невозмутим. Всегда прекрасное расположение духа. Исключительно любит нас, русских.Я никогда не видел, чтобы чех в обществе вышел из себя. А для меня нет ничего приятнее, как взвалить на свои плечи самую трудную задачу в мире… Поэтому я решил вывести чеха из себя… »
«Не преступление ли – отыскивать смешное в страшном?Не кощунство ли – весело улыбаться там, где следовало бы рвать волосы, посыпать пеплом главу, бия себя в грудь, и, опустившись на колени возле вырытой могилы, долго неутешно рыдать?..Вот два вопроса, которые были бы совершенно правильны, если бы… около нас был действительно настоящий труп.Но Россия – не труп. …»
«… Мужик Савельев стоял у межи своего поля и ругался:– Ишь ты! Ишь ты, подлая! Так и прет! У людей как у людей – или градом побьет и скот вытопчет, а у нас – хучь ты ее сам лаптем приколачивай!– Что ты, кум, ворчишь? – спросил, подойдя к Савельеву, мужик Парфен Парфенов.– Да что, брат дядя, рожь у меня из земли лезет. И недоглядишь, как урожай будет.– Ну? – сказал Парфен Парфенов. – Влопаешься ты, кум!– И то! Сколько лет по-хорошему было: и о про
«… Курильщик выразил на своем лице изумление, смешанное с иронией.– Что… Не любите? Дыму испугались? Как же вы на войну пойдете, если дыму боитесь? Эх, публика! Вот оттого-то вас японцы…Он сделал длительный перерыв, сладко затянувшись сигарой.– …И побили… что мы дыму боимся.– При чем тут японцы? Ясно здесь написано на табличке: «Просят не курить!»Лицо толстяка выразило искреннюю печаль и огорчение. …»
«…Узнав, что маска с меня сорвана, я сначала хотел было увернуться, скрыть свое участие в этом деле, замаскировать как-нибудь те факты, которые вопиюще громко кричат против меня, но ведь все равно: рано или поздно все выплывет наружу, и для меня это будет еще тяжелее, еще позорнее.Лучше же я расскажу все сам. …»
«… Открыв дверь, он выглянул на лестницу. Лицо его расплылось в широкую, радостную улыбку.– Ба, ба!! А я-то – позавчера ждал, вчера… Рад. Очень рад! Милости прошу к нашему шалашу.Вошедший впереди всех жандармский офицер зажмурился от света. Лицо его выражало самое искреннее недоумение.– Пардон!.. Но вы, вероятно… не поняли. Мы к вам с обыском!Хозяин залился смехом так, что закашлялся.– Оригинал… открыл Америку! Ведь не буду же я думать, что вы пр
«… Советская власть всегда боялась печатного слова, особенно того, что приходило из-за рубежа, и особенно принадлежавшего бывшим соотечественникам. Впрочем, всегда ли – боялась? В 1921 году Ленин получил изданную в Париже книгу Аркадия Аверченко «Дюжина ножей в спину революции». «До кипения дошедшая ненависть», – заметил он об этой книжке на страницах «Правды». Но рядом – «поразительный талант», «знание дела и искренность». …»
«Скупость – одно, а бережливость – совсем другое: насколько мы все относимся с брезгливостью и презрением к скупому человеку, настолько мы обязаны относиться с уважением к человеку бережливому, к человеку, который не повесится из-за копейки, но и не швырнет ни за что даром, куда попало, лишний рубль.Именно о таком человеке … и расскажу я. …»
«Всеобщая история» вышла в таком составе: 1. Древняя история – Н.А. Тэффи. 2. Средняя история – Осипа Дымова. 3. Новая история – Аркадия Аверченко. 4. Русская история – О.Л. Д’Ора.«… Хотя наша «Всеобщая история» и не будет рекомендована ученым Комитетом, состоящим при м-ве народного просвещения, – как руководство для учебных заведений, но эта книга даст подписчикам единственный случай взглянуть на историческое прошлое народов – в совершенно новом
«– Как же вы это делаете?– Эх, барин, нешто сельских работ не знаешь? Спервоначалу, значит, ямы копают, потом столбы ставят. Мы, конечно, ждем, присматриваемся. А когда, значит, проволока взойдет на столбах, созреет – тут мы ее и косим. Девки в бунты скручивают, парни на подводы грузят, мы в город везем. Дело простое. Сельскохозяйственное. …»
«В операционной кипит работа.– Зашивайте, – командует профессор. – А где ланцет? Только сейчас тут был.– Не знаю. Нет ли под столом?– Нет. Послушайте, не остался ли он там?..– Где?– Да там же. Где всегда.– Ну где же?!! …»
Неожиданно среди общего сна и скуки, как удар грома, грянул небывалый скандал в Думе.Скандал был дикий, нелепый, ни на чем не основанный, но все ожило, зашевелилось, заговорило, как будто вспрыснутое живительным летним дождиком.Негодованию газет не было предела …»
«Прежний «военный обозреватель» поссорился с редактором и ушел.Он обиделся на редактора за то, что последний сказал ему:– Какую вы написали странность: «Австрийцы беспрерывно стреляли в русских из блиндажей, направляя их в них». Что значит «их в них»?– Что же тут непонятного? …»
«… – Что вы говорите?! Прекрасный город Вытегра. Я слышал, что ваша супруга предостойнейшая женщина... Сами ли вы в добром здоровье?– Что это ты, брат, чудной какой? Уж не октябрист ли?Октябрист стыдливо потупился и прошептал:– Октябрист. …»
«… – Это я, Михаил Осипович, – пустите. Я вам ничего дурного не сделаю.Дверь, защелкнутая на цепь, приотворилась, и на меня глянуло испуганное, злое лицо Меньшикова.– Да ведь вы небось драться пришли? – недоверчиво прохрипел он.– Чего же мне драться... У меня и палки нет. …»
«… – И вам не стыдно? – укоризненно спрашивал судья, смотря на стоявшего перед ним Декадента, – ну, скажите: пара ли она вам?– Она из хорошей семьи, – ответил, моргая глазами, Декадент. – Отец ее был предводителем стада, и потом жил несколько лет на городской конюшне, а мать получила на выставке медаль.– Да, но ведь она же – коза! …»
«"Провинциальные губернаторы предписали местной полиции следить за внешкольным поведением учащихся".Когда околоточный входил в комнату, шашка его зацепилась за ручку двери.Отцепить старались: он сам, Мишка, Мишкин отец и горничная. Все были смущены, и околоточный больше всех…»
«… Держа под мышкой журнал, в класс вошел ученик Николай Синюхин и, вспрыгнув на кафедру, обвел внимательным взором учителей, сидевших с бледными, испуганными лицами, на ученических партах.Ученик Николай Синюхин опустился на стул, развернул журнал и, помедлив одну зловещую минуту, оглядел ряд сидящих лиц в вицмундирах с блестящими пуговицами...– Ну-с, – сказал он. – Кого же мы вызовем?.. …»
«… Нельзя сказать, что и со мной обращались милосердно, – всякий старался унизить и прижать меня как можно больнее – главный агент, просто агент, помощник, конторщик и старший писец.Однако я не оставался в долгу даже перед старшим агентом: в ответ на его попреки и укоры я, выбрав удобное время, обрушивался на него целым градом ругательств:– Идиот, болван, агентишка несчастный, чтоб тебя черти на сковородке жарили, кретин проклятый!Курьезнее всего
«… Меньшикову очень хотелось, чтобы Столыпин, хотя бы по случаю юбилея, пожал ему руку. Но старый, усталый мозг не знал – как это сделать?Постояв минут десять у стола Столыпина, Меньшиков пустился на хитрость:– А вы знаете – через три минуты будет дождь...– Вечно ты, брат, чепуху выдумываешь, – проворчал Столыпин.– Ей-богу. Хотите пари держать?Простодушный Столыпин попался на эту удочку.– Да ведь проиграешь, старая крыса?Однако руку протянул. …»
Семен Овчаров не думал жениться – быть завидным женихом ему нравилось гораздо больше, чем почтенным отцом семейства. Да и потом, где оно – это семейство! Ведь пока жену найдешь, детей нарожаешь – это ж сколько времени уйдет. Никакого здоровья не хватит!Каково же было его удивление, когда выяснилось, что он на самом деле вот уже несколько лет не только завидный жених и известный ловелас, но и отец очаровательной девочки Ксении.
Брошенная женщина – страшная сила, и у Матвея Степанова был повод в этом убедиться.Марьяна, узнав, что ее планы выйти за него замуж рухнули, вышла на тропу войны.Она искренне считала, что в борьбе за личное счастье все средства хороши, поэтому жизнь Матвея превратилась в сущий ад.Но обвинения в хулиганстве, поджоге, распространении сибирской язвы показались ему сущей безделицей, когда он узнал, что Марьяна-то, оказывается, не просто невеста, а с
