Маленький город Эйселль впервые за долгие месяцы омывает дождём. Люди высыпали на улицы, и теперь, даже если какой-то бедняк забредёт в богатый квартал, никто не погонит его прочь. Ливень безжалостно хлещет землю, словно гневаясь на чрезмерно улыбчивых прохожих, но, к его несчастью, радость исчезает с их лиц по вине людской. Останавливаясь возле особняка Грей, каждый человек подавленно ахает, вспоминает, каких размеров зарплату не успела выплатить ему семья Грей, и спешит покинуть злосчастное место. Влюблённые парочки презренно морщатся, думают пару раз о тех неудачных приёмах, что проводила миссис Грей, сожалеют, что теперь она запомнится всем в исключительно дурном свете, прячут напудренные лица под шляпками и цилиндрами и семенят прочь. Пока не разглядывают в толпе полицейских и зевак существо, не вписывающееся в общую картину. Глаза незнакомцев распахиваются, наполняясь безграничным восхищением и сочувствием, и даже суровые господа, втайне ликующие и желающие поскорее сцапать опустевший особняк, на мгновение тают.
Два безжизненных тела распластались у подножия имения, а возле них, окунув белоснежные коленки в слякоть, сидит девочка. Смоляные кудри выбиваются из-под фетровой шляпки цвета охры и налипают на фарфоровую кожу, кружевное платьице с золотой каймой уже извалялось в грязи, но лицо девочки, странное и завораживающее одновременно, пленяет с первого взгляда. Лицо неодушевлённой куклы, точь-в-точь такое же прекрасное, как у миссис Грей, что надела посмертную маску: бледно-розовая кожа, небольшие серо-голубые глаза в обрамлении густых ресниц и пухловатые губы, бледные и будто каменные, в отличие от щёк. Девочка смотрит на мёртвых родителей сверху вниз, сложив руки на коленях и даже не пытаясь прикоснуться к ним или закричать. Именно поэтому никто из стражей правопорядка или внимательных соседей не пытается оттащить ребёнка, более того, никто даже не осмеливается подойти. То, как спокойно её лицо, то, как естественна поза, и то, как недвижим взгляд, заставляют порядочных взрослых цепенеть от ужаса. Ведь если ребёнок не скорбит по убитым родителям в возрасте двенадцати лет, выплёскивая слёзы и отчаяние наружу, значит, его избивали или ничуть не любили. Верно?
Одинокая слезинка скатывается по прелестной бледной щеке, но занятым обсуждениями взрослым не удаётся рассмотреть её в полумраке уличных фонарей. Правда, то плачет не ребёнок, а проливной дождь. Плачет от радости, что смог, наконец, пробраться сквозь пышные кудри, и от горя, что всё же не он стёр улыбки с человеческих лиц.
Девочка поднимается на тонкие ножки, не отрывая взгляда от лица матери. Даже сейчас, побелевшая и остывшая, она по-прежнему чарует полными теплотой глазами. Лицо отца же хмуро, как всегда, но всё так же притягательно и красиво. Ребёнок хочет запомнить любимых и любящих родителей с такими лицами, которые ей позволила увидеть смерть. Потому что даже смерть не столь жестока, сколь жестоки люди, – она не забрала блеск глаз и красоту черт, не позволила луже крови испортить любимое мамино платье, а позволила полюбоваться на них вот так. И никого не подпустила к умной девочке.
Малышка оборачивается к притихшей толпе, находит глазами старого дворецкого и просит его приготовить ванну.
Девочку зовут Амалия Грей.
По пустынному мокрому шоссе мчится ослепительно белая иномарка. Дождь агрессивно барабанит по её крыше, рассеивает яркий свет фар, льющийся на дорогу, и ложится на лобовое стекло плотным покрывалом. Но с лица водителя не сходит улыбка, а движение автомобиля остаётся столь же плавным. Слабое свечение приборной панели очерчивает изящное лицо мужчины, подсвечивает его белоснежную улыбку, будто выгравированную на коже, и отражается в прищуренных глазах цвета насыщенной солнечной карамели.
Когда впереди вспыхивают огни города, водитель щёлкает по длинной серебряной серьге в виде креста и прячет идеально ровные зубы под бледными губами. Улыбка продолжает озарять его лицо. Через минуту брутальный авто минует сотню коттеджей и останавливается перед воротами огромного пятизвёздочного отеля. Мужчина неслышно появляется на пороге, медленно подходит к административной стойке и заставляет девушку вздрогнуть от неожиданности. Юная леди мгновенно теряется под натиском очаровывающего взгляда. Она провожает постояльца в свободную комнату, долго смотрит на закрытую дверь и понимает, что едва ли успела осыпать его заученными любезностями.
Мужчина неспешно снимает пальто, расстёгивает пару верхних пуговиц рубашки и пристраивается в кресле перед окном. Переливы дождевых капель и блики уличных фонарей пляшут в стеклянных глазах. Длинные пальцы снова тянутся к серьге, но, почти коснувшись ледяного серебра, падают на подлокотник. Мужчина испускает томный вздох, думает, что сегодня можно обойтись без ужина, и запрокидывает голову. Ему остаётся только ждать, кусая губы от предвкушения.
Мужчину зовут Леон.
Солнце восходит над особняком Грей, заливая светом орошённый сад. Большие дождевые капли, переползая с листка на листок, искрятся алмазной россыпью. Утренняя свежесть крадётся в открытые окна зала и овевает Амалию лёгким дуновением ветерка. Пышные смоляные кудри мягко сползают с хрупких плеч, и девочка, подняв подол атласного платья, открывает глаза. Присутствующие нервно сглатывают. Дворецкий, не отходящий ни на шаг от своей госпожи, немеет.
Девочка садится на массивный дубовый стул, поднимает на взрослых бесстрастный взгляд. Взрослые умы, до сих пор спорящие о разграблении имущества законным путём, многозначительно переглядываются, понимают, что обсуждать такое при ребёнке убитых родителей как минимум опасно, и решают приглушить голоса. Встаёт вопрос о выборе опекуна. Амалия, до сих пор не шелохнувшаяся, будто каменный ангел могильной плиты, кладёт ногу на ногу и моментально приковывает внимание взрослых. Выражение её лица, ни разу не изменившееся с прошлой ночи, пробуждает в их сердцах странную смесь эмоций. Дискомфорт. Злость. Презрение. Страх. Но перед чем? Людей сложно понять.
Слабый голос из другого конца зала говорит, что ребёнок не может присутствовать на собрании в качестве наследника, потому держать его здесь не столько запрещено, сколько неприемлемо. Осмелевшие присутствующие начинают перешёптываться. Голоса становятся громче и агрессивнее, чиновники, не в силах сдерживать раздражение, потирают пухлые подбородки накрахмаленными платками. Ругательства, доходящие до крайностей, начинают выплёскиваться на дворецкого. Пожилой мужчина выжидающе молчит, преклонив голову. Пока всеобщий гул не прерывает чарующий звон хрусталя.
