Я брал эти интервью у людей, которые чего-то в этой жизни добились.
Но я не стремился приоткрыть читающей публике рецепты успеха.
Мне было интересно проникнуть в другое мировоззрение.
Я хотел увидеть то, как другой человек ощущает этот мир. Мне хотелось понять, что из себя представляет этот мир для человека и что этот человек представляет для мира. Мне хотелось узнать, что переживает человек при этом. Что такое мир для него? Работа, труд или радость и счастье…
Я беседовал с разными людьми. Я брал интервью у промышленников, политиков, врачей, военных, ученых. Меня интересовало: на сколько один человек может открыться перед другим человеком и происходит ли это в беседе. Мне хотелось, чтоб человек рассказал о себе, о своих страстях и азарте, о том, как он себя видит и что он от этой жизни хочет, как выстраивается философия его жизни и есть ли у него вообще какая-либо философия.
Это очень разные люди. Разные по степени доверия к другому человеку.
Иногда человек начинал говорить так, как говорит автомат, как говорит машина – голосом, записанным на пленку, но иногда он раскрывался сразу, а иногда только в самом конце беседы, когда уже надо было завершать разговор.
Порой мне начинало казаться, что человек настолько сильно вымывает себя из своей жизни, работы, что он превращается только в функцию. Он так здорово прячется, что, в конце концов, теряет сам себя. Не может себя представить обычным человеком или боится это сделать.
Часто, во время этих бесед, я видел, что чем выше человек стоит на социальной лестнице, тем меньше в нем остается черт, качеств, присущих человеку, живущему с тобой на одной лестничной площадке. Он боится быть слабым, он боится быть добрым, он боится расчувствоваться. Он вообще многого боится.
Люди, с которыми я говорил, то были больше своего дела, то соответствовали ему, а то казались меньше того, что они делали.
При этом вдруг обнаруживалось, что внутри человека уживается сразу несколько правд: одна правда сегодняшнего дня, другая правда – это то, что он говорит, третья – что он думает, а четвертую правду не знает никто, и никогда ее не узнает.
Этими беседами я не хотел никого ни в чем уличать или разоблачать.
Мне хотелось вести разговор так, чтобы человеку самому было интересно говорить.
Удалось ли мне это?
Надеюсь, что да.
Ким Македонович Цаголов, генерал, участник войны в Афганистане.
Я захотел поговорить с Кимом Македоновичем после того как мне рассказали о том, что он во время войны в Афганистане, будучи советским полковником, множество раз один ходил через линию фронта к моджахедам и там, переодетый в афганскую национальную одежду, договаривался с ними о переходе на нашу сторону.
Я увидел седого, но еще очень крепкого человека. Он вышел мне навстречу и улыбнулся. У него была хорошая улыбка.
Мы поднялись к нему в кабинет. Все стены увешаны картинами. В основном это портреты. Мне говорили, что он рисует.
– Это ваши картины?
– Мои. Это только часть. У меня их много. Устаю от дел, беру в руки кисть. Я же окончил художественное училище, вот и рисую иногда потихоньку.
– Не удалось стать художником?
– В армию призвали. Сразу же после художественного училища. В Военно-морской флот.
– Давно это случилось?
– В 1947 году. Я же стар как сивый мерин, – улыбнулся он.
– Вас матросом призвали?
– Да. Потом меня в училище направили. В 1950 году я закончил Ейское военно-морское авиационное училище имени Сталина. После окончания училища был Балтийский флот – город Таллин. Затем я попал в Порккала-Удд – это наша военно-морская база в Финляндии. Там был полк морской авиации. Полком командовал настоящий ас-полковник Климов. Война закончилась, но база у нас там была какое-то время, а потом решили ее вернуть финнам. После того как приняли такое решение, оставили в команде полковника Пирожникова, которая готовила базу для передачи. Раз мы отдаем финнам эту территорию, то она должна благообразно выглядеть. Вот мы и приводили базу в первоначальное состояние. Если, к примеру, где-то когда-то стоял стол, значит, он и должен был теперь там стоять, а если вот здесь была лампочка, то уж будьте любезны, верните все на место. Так что мы демонтировали наше оборудование.
Кстати, там было и имение фельдмаршала Маннергейма. Точнее, его коровник. Так что какое-то время я жил в его коровнике. Это очень мощная была база. А уходили мы на остров Саарема – это эстонский остров. Затем, когда наш авиационный морской полк стоял уже в Таллине, в один прекрасный день меня вызвали в Москву. Со мной разговаривал гражданский человек. Не военный, а гражданский. Я тогда майором был. Он меня все расспрашивал, расспрашивал. Так, ни о чем. Долго расспрашивал, а затем и говорит: «А служить вы будете вот здесь!» – оборачивается назад, а сзади у него на стене карта, и он показывает на этой карте центр пустыни в Средней Азии. Я говорю: «Как же так? А по документам у меня Москва, войсковая часть такая-то?» – а тогда моды не было торговаться – я хочу, не хочу. Я же офицер. Вот меня туда и запузырили. Был 1960 год. А там оказался гигантский Зеравшанский комплекс. И приехал я в пустыню в морской форме. Это был кошмар – пустыня, и стоит моряк.
А так как жилья не было, то я жил в здании штаба. Это был барак, а в нем была коморка. Там раньше уборщицы держали инвентарь. И в этом подсобном помещении поставили три кровати для меня, жены и двоих наших детей.
– Что же этот комплекс делал?
– Строил атомные объекты. Там потом в этой пустыне был построен новый город Навои. Красавец-город. Когда первые дома построили, мы все ждали. Мне в самом начале строительства обещали комнату в одном из двух первых домов, и я ждал, ох как я ждал – вот-вот будет, вот-вот будет.
А когда их построили, то все вокруг оцепили и стали эти дома взрывать.
И взывали их до тех пор, пока полностью все не развалилось, а мы стояли и чуть не плакали. Оказывается, их испытывали на землетрясение, при какой силе землетрясения они развалятся, чтобы потом строить устойчивые дома. Затем опять началось строительство, построили новые дома, мне там дали квартиру. Вечером сказали: вот тебе квартира. Я так обрадовался. Я не стал ждать утра. Я ночью перебрался в эту квартиру, чтобы ее не занял кто-нибудь другой, а утром генерал– лейтенант Зарапетян, дважды Герой Социалистического труда, возглавлявший эту контору, мне и говорит, что пришел приказ о моем переводе в Москву – вот такая история.
Так что я опять собирал свои вещи…
Зарапетян был хороший человек и ко мне относился по-доброму. Он каждый день проходил мимо той конурки, где я жил, – все это в штабе же, и вот он каждый раз говорил, как ему неудобно, что я в таких условиях. А перевели меня в Подмосковье в качестве замполита батальона обеспечения, здесь в Дубне построили огромный синхрофазотрон. Он до сих пор работает.
