– Я помню, как мама надела на меня фиолетовое платье.
– А я помню, как меня брат на батуте забыл и я весь день прыгал!
– А я динозавров помню!
– Настоящих?!
– Конечно!
– Настоящих, как же, слушай его больше!
– Я не вру!
– Эди, а ты что первое помнишь?
– Огонь.
– Вааау, – тянут дети, не зная, о чём это говорит, но понимая, что это круто.
Эди знает, что огонь – это не круто. Круто – это папина работа, ушки их пёсика Чипа, мамина рабочая куртка. Некруто – это огонь, полицейские и пялиться на людей. Мама так и говорит Эди в автобусе: «Не пялься, это неприлично». Неприлично – это как некруто, только сложнее. Копаться в мамином столе, хранить куриные косточки и жечь вещи тоже неприлично. Но Эди всё равно играется с мамиными ножами, раскладывает косточки в пустые горшки на подоконнике – цветы всё равно почему-то умерли от бензина – и жжёт вычесанную шерсть Чипа. И Эди продолжает всматриваться в лица людей.
– Тебе нужно научиться заплетать волосы, Эди, – говорит мама, перебирая её персиковые пряди. Эди не знает, зачем заплетать волосы, если пучок быстрее, а у неё совсем нет времени. – Они у тебя очень красивые, как у ангела. Не стриги их никогда.
Мысль о том, чтобы состричь волосы, не оставляет её голову, пока она их не состригает. Всего лишь по плечи, она даже всё ещё похожа на девочку, но мама сетует и отец вздыхает: красивые всё же были.
– Куда ты их дела? Зачем состригла?
– Я хотела посмотреть, как они горят.
Мама застывает на мелкую секундочку, а затем присаживается рядом с ней повседневно, но её спина словно железная, она едва дышит. Эди видит, что маме что-то не нравится.
– И как они горят?
– Ужасно быстро, а воняю-ю-ют…– морщится девочка. – Я больше не буду, честно.
– Ну хоть состричь перед сожжением догадалась, – ставит руки в боки отец.
– Не играйся с огнём, доченька, – шепчет ей мама и трёт глаза ладонями, словно устала в мастерской. Только глаза вдруг красные и мокрые, и Эди легко понимает, что мама плачет, что она очень сильно расстроила её стрижкой.
– Мамочка, ты…– межуется ребёнок. – Прости. Меня.
– Всё нормально, Эди, – говорит мама, но уголки губ дрожат, когда она пытается улыбнуться. Эди вглядывается в её лицо. Она силится узнать, что не так.
Эди очень повезло – мама и папа всегда дома, по выходным они играют в Скрэббл: мама кричит на папу, вскакивая с места, папа комично смотрит на дочку, будто испугался, и та хохочет. Она никогда не остаётся одна. А когда ей снятся кошмары, она быстро прибегает к родителям через их небольшой домик. Гораздо больше папин гараж. Раньше, как говорит мама по телефону, он был частью дома, но теперь стоит отдельно. Ещё мама говорит: «Будешь подслушивать, вырастешь лопоухая». В гараже папа чинит машины и даже лодки. Эди мечтает поплавать на лодке и Чип тоже – он часто тянет её к речке у дороги. Чип большой, но не как лошадь, и лохматый, но не как Эди. У него есть когти, но он не царапается, как кошки, и зубы, но он не кусается, как одноклассник Кевин, который прокусил руку Джоша и несколько детей заплакало от вида крови. Мама говорит, что Чип очень умный, но очень балованный – всегда спит с Эди и помогает ей копать мамины грядки. Эди им гордится, он замечательный помощник и даже может принести палку, и однажды точно будет её юнгой.
А одной весной Чип находит змею. Она совсем не зелёная, как хотелось бы, зато у неё жёлтые ушки, и когда Эди трогает влажную шкуру, её ладошка застывает в шоке – она совсем не как человек и не как Чип. Змея оборачивает вокруг неё хвостик, и Эди хватает её за голову. Змея раскрывает рот и пялится на довольную девочку.
– Мама-а-а! Папа-а-а! – несётся с заднего двора Эди. – Змея-я-я!
Когда маленькая ножка ступает на порог, взмыленный отец с лопатой смотрит на неё в ужасе – змея полностью обернулась вокруг ручки его дочери, и мама только успевает сказать «Закрой глазки, Эди», прежде чем к ней подлетает отец. Что-то твёрдое и холодное проезжается по её запястью, а затем раздаётся хруст. Когда Эди открывает глаза, у неё в руке голова с жёлтыми ушками и напуганными глазками, а по руке течёт кровь, совсем как у Джоша.
– Эди, закрой глаза!
Эди не считает красивым мясо в бесконечной змеиной шее и её несчастную мёртвую голову, но закрыть глаза она больше не может. Папа забирает голову и уносит окровавленный секатор, а мама растягивает змеиную шею, чтобы она отпустила руку Эди, и её собственные руки дрожат от натуги.
– Мышцы остались в тонусе, – комментирует она зачем-то.
Запершись у себя, Эди открывает купленный мамой дневничок и под рисунком мокрого Чипа записывает: «После смерти мышцы не расслабляются». С этих пор, ловя змей, Эди и Чип не показывают их родителям. Эди не кажется это плохим – родители, например, не показывают ей фотографии.
Люди должны не показывать что-то друг другу.
– Эди, уйди, пожалуйста, – дрожащим голосом просит отец, отвернув лицо к окну, и вытирает жирные руки о парадную рубашку. Растерянная, Эди вглядывается в его затылок и трёт влажными ладошками юбку – должно быть, его грусть связана с солдатиком, которого Эди нашла в земле. С этим солдатиком, нетрудно посудить, играл когда-то её брат.
– Мам, – плаксиво спрашивает Эди, закрывая за собой кухонную дверь. – Папе, кажется, нехорошо.
– Он в порядке, – тяжело вздыхает мама и отводит взгляд. Она нарезает праздничную индейку, только руки её слабее обычного – не сразу прорезают хрящи. Эди всматривается.
Чип – лучший друг, Ребекка – лучшая подруга. У них в школе все дружные, дерутся всего раз в неделю, а Эди всегда тихонько рассказывает учительнице, кто на самом деле первый начал. Эди не обижают, хотя она никогда не придумывает игры и молчит на групповых занятиях. На обеде с ней сидит только заика Ребекка – остальным детям не хватает терпения дослушать девочку до конца. Говорят, родители Ребекки настолько бедные, что она не сможет пойти в старшую школу, и тогда Эди видит: заклеенные кроссовки вместо зимних сапог, куртка с треснувшими рукавами, обед из двух бутербродов или одного пирожка. Но Ребекка обязательно пойдёт в старшую школу: во-первых, Эди знает, что в старшую школу берут без денег, во-вторых, у Ребекки красивые оранжевые волосы, в-третьих, у неё есть коллекция бабочек, некоторые даже ещё не умерли, и Эди ужасно интересно, когда же белая согласится есть чипсы. А ещё Ребекка одалживает Эди книжки своих родителей про мозги и про воду, которые она читает в ночи с фонариком, несмотря на папино «Не читай в темноте, испортишь зрение».
Про семью Эди тоже говорят разное. Эди слышит это, когда гуляет в своём районе и собирает личинок: «Это оставшаяся тех поехавших? Бедная девочка. Но лучше, чем в детдоме». Эди знает, что её родители не сумасшедшие. Их так называют, наверное, за то, что они хотят справедливости. Так Эди выучивает: хотеть справедливости значит быть сумасшедшей. Или это оттого, что они не доверяют полицейским. Потому что все доверяют полицейским. Но если ты не веришь в полицейских, то это не значит, что ты сумасшедший. А может, всё наоборот, и все вокруг сумасшедшие? Или, например, если ты не веришь в Иисуса. Эди не нравится мёртвый человек на её шее, к тому же, ей кажется, что на небе жить нельзя – тогда бы самолёты привозили людей на облака и те бы просто ходили, куда надо. А ещё иногда облаков не бывает совсем, и сидеть богу, значит, негде!
