– Виктор, Витя да чтоб!.. блядь, доктор!, доктор! Опять у него! У него опять это. Доктор, Доктор!
Но всегда, когда это случается, никто из персонала не в состоянии помочь ему. За время, что я провел здесь, чуть немногим больше шести лет, это происходило трижды, этот раз стал четвертым. И что удивительно, по крайней мере это показалось мне заметным и очевидным, хотя я не склонен был делиться своими мыслями со здешними обитателями и их пастухами, он всегда играл в это время в шахматы. Это… не могу назвать это приступом, или скажем обострением чего либо, я бы назвал это явлением, чем то совершенно удивительным и пугающим одновременно, чем то, что никак не могло быть остановлено, заглушено таблетками, сожжено электрическими разрядами, вымыто физрастворами, это происходило по какому то маху маятника, возможно, находящемуся внутри сознания Виктора, а возможно на небесах обетованных, или может, в какой-нибудь лаборатории по изучению человеческого сознания и бессознания, подопытным которой Виктор мог бы быть… Так или иначе, я с определенного момента своего существования, стал записывать все, что происходило в моем мире, стараясь внимательно и скрупулезно запоминать и отражать на бумаге все, что происходит вокруг и внутри меня, и это позволило мне убедится за шесть лет, что маятник, «обнуляющий», так сказать Витю, останавливается, и его взмахи все короче. Первый, заставший меня метаморфоз, произошел в 94. Это была осень, дерьмовый день с дерьмовой погодой, 6 ноября это было, с утра вывалило снега на неделю вперед, промозглый ветер потряхивал оконные стекла в растрескавшихся рамах нашего мирка. Никакого солнца. Ну да, это было бы издевательством над Витькой, если бы это событие произошло бы с ним в ясный солнечный день, под щебетание воробьев и свежий аромат зелени во дворе. И он играл в шахматы. Да, да, он играл тогда в шахматы, хотя игроков то у нас не было. Так оказалось, что я наблюдал за вялотекущей игрой. Развлечений то в дурке немного, шахматы и еще пару настольных игр, морской бой без батареек, однако, даже без них всеми любимый, и еще игра вроде пятнашек, название не знал никогда, пару раз за все время моего пребывания здесь к ней притрагивался. Да я сижу в психиатрической клинике, к сожалению, а может и нет, но я здесь уже достаточно большой отрезок своей жизни. Но об этом чуть позже. Итак, практически все любили шахматы, потому что никто не знал, что практически все комбинации уже названы и описаны, посему каждый из наших игроков считал, что его мозг мог придумать что либо новое и совершенно уникальное, чтобы обмануть и размазать временного противника. Шахматы позволяют представлять себя, свой разум чем то совершенно отличимым от других, просчитывать ходы вперед, предполагая, что противник не разгадает твоих замыслов. В конечном итоге, шахматы позволяют подумать о себе, что ты на самом деле не человек с проблемами в психике, упрятанный от общего социума за забор с колючей проволокой, хорошей системой видео-наблюдения и контролем за перемещением, а умный, хитрый и расчетливый гений. Конечно, каждый проигрыш разубеждает тебя в собственном величии, но лишь до следующей партии, с которой приходит новая уверенность. Виктор играл в шахматы всегда, когда представлялась такая возможность. Он проводил за доской гораздо больше времени, чем все остальные пациенты, но на него редко кто обижался. Дело в том, что он действительно вызывал жалость своим видом. Нет он не выглядел измученным тяжелой болезнью, не был инвалидом. В свои 44 (согласно документам, которые передала вместе с ним милиция, ведь он до того как попал сюда, находился в СИЗО почти 14 лет) он выглядел достаточно хорошо слаженным, имел рост за 1.80. У Виктора не было залысин, даже больше, на его темной шевелюре практически не было проседей. Крепкое тело, общее впечатление от которого портило лишь то, что он подволакивал левую ногу достаточно сильно. Он говорил как то, что это какой то бытовой несчастный случай, но он не помнит, что конкретно с ним произошло, есть только много шрамов, его сильно штопали когда то. В тюрьме, как новичку, ему пришлось не слишком сладко, однако ничего из ряда вон выходящего с ним там не произошло. И по всей видимости, спасли его от этого глаза. Да, да, его глаза, они показывали его… его болезнь. В них была беспомощность и потеря. Настолько беспомощного, потерянного и пустого взгляда я не видел никогда в жизни до этого. Это была несомненно даже не финальная стадия, на которой человек, который долго, возможно всю жизнь, пытался найти ответ на какой то поставленный самому себе критический вопрос, но жизненные неурядицы, повороты и пинки судьбы окончательно разуверили его в том, что он сможет ответить на него. Стадия, которая отражалась в его глазах, может стать понятна, если вы представите, что забыли и сам вопрос, однако тень того, что очень важное, мучившее вас всю жизнь, безвозвратно ускользнуло от вас. Это подобно тому, как проснуться от грозы, когда тебе снился сон о чем то, что может в корне поменять твою жизнь, но ты уже не можешь построить всю картину и с каждым мгновением память методично затирает его остатки и смысл, который заставлял трепетать твою душу. И вот он, Витька, целыми днями и при любом удобном случае сидел за столом с шахматами, уставившись куда то внутрь клетчатой доски своим потерянным взглядом. Иногда я наблюдал за ним от скуки. В эти периоды я видел, что к сухости и безжизненности в глазах Виктора примешивается напряженность, как будто какой то призрак выглядывал из черного поля шахматной доски и показывал ему кусочек головоломки, элемент пазла, который смог бы превратиться в общую картину, излечивающую его безумие. Виктор не был безумцем в принятом в большинстве слоев общества понимании. Он не кидался на персонал клиники или других ее обитателей, не ходил бессмысленно что то бормоча, не сидел по идиотски раскачиваясь, не пускал слюни. Этот человек не пугал всех внезапным раскатистым смехом, и не говорил, что он жена Ельцина, летящая с ним в космос. Он был скорее аутистом, хотя шел на контакт, если появлялся внешний раздражитель, желающий перекинуться с ним словечком. Так что я бы не нашел его безумным, впрочем нет, я вообще считал его абсолютно здоровым страдающим человеком. Кстати это напряжение во взгляде в конечном итоге, по моему мнению, и привело тогда в 94 к «сбою мозга», так я решил его называть, когда пришло время дать имя случившемуся, у Виктора, и приводило потом еще три раза, включая сегодняшний. Но только через несколько лет я понял, почему этим катализатором стали шахматы.
