1. Холм Спасения (пролог)
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
AD.I.1.*
Из всех утр, которые довелось пережить моему телу, сегодняшнее, по своей бездарности, можно считать чемпионом.
Бездарное утро не то, которое не рождает идей, или то, которое идеи убивает. Оно сродни тому предрассветному часу, когда Великий Флорентиец осознал, что вторая половина жизни никак не продолжает первую и даже не опровергает ее1. Она попросту ставит тебя перед фактом. Факт смотрит на тебя из зеркала, давая понять, что он – не оптический фокус природы, где правое и левое меняются местами и каббалистические тексты становятся бестолковыми перевертышами, а злой потусторонний наблюдатель, делающий свои унылые выводы, глядя в опухшее от пьянства лицо визави…
Первое утро своего тридцать шестого года существования на этой планете тело, которое еще недавно я считал своим, было категорически неправильным. И дело было вовсе не в тяжелом алкогольном отравлении (хотя не столько тяжелом, сколько омерзительном), и не в том, что после сегодняшней ночи, если верить Платону2, тело, которое считать своим у меня еще оставались основания, целенаправленно топает к умиранию, и уж совсем не в том, что после минувшей ночи мне, вопреки всему, надлежало идти на работу. Дело было в том, что утро свершилось. И это делало все происходящее категорически неправильным.
«Я бы мог превратить тебя в дерево…»3 – говорил своей возлюбленной известный славянский поэт. Ну, и превратил бы. Чего стращать? Бывают моменты, когда это единственно правильное решение. Сегодня от такого я бы не отказался.
В пять часов пополудни я должен докладывать редакционной коллегии о конкурсных работах, допущенных до финала. А докладывать было решительно нечего.
Идею конкурса «Отражения страха», с таким трудом прошедшую совет директоров, как и любую другую инициативу, следовало воплощать автору. Автором был я. Кроме того, я был литературным редактором журнала «Русский бизнес» (какой дурак придумывает подобные названия для деловых изданий?).
Конкурс, объявленный почти год назад, предполагал своей целью привлечение внимания к изданию романтически настроенных бизнесменов и бухгалтеров, склонных к литературному творчеству. Рекламный бюджет и призовой фонд были достаточно внушительными, чтобы с меня сняли голову вместе с прической и перхотью в случае неудачи. А неудача была настолько очевидной, что даже не вызывала огорчения.
За одиннадцать месяцев предфинального отбора у меня в руках оказалось семь, с большой натяжкой – восемь историй, представляя которые высокому жюри, я не рисковал бы жизнью.
Все мои робкие намеки руководству о том, что конкурс – это эксперимент, любой исход которого тоже результат, наталкивались на враждебное непонимание.
«Я бы мог превратить тебя в зарево…» – иезуитски хвастал славянский поэт. Господи! Зарево – это так красиво! У зарева нет головы, которую можно оторвать, открутить, отвинтить или стукнуть по ней вазоном с геранью.
«…но я превратил тебя в птицу…» – констатировал поэт-волшебник, добавляя к голове, которую можно открутить, еще ноги, крылья и перья, дающие такие возможности истязателю, что просто дух захватывает. Вот уж где позавидуешь Колобку.
В общем и целом вторая половина моей жизни начиналась скверно. В самый раз спускаться в преисподнюю в поисках нестандартного решения…
И я, не задумываясь, сделал бы это, найдись в моей жизни что-то, пусть отдаленно, напоминающее Эвридику. Но, увы. Ни Эвридики4, ни Биче Портинари5, ни кого-нибудь другого столь же значимого, я вспомнить не мог. А шляться по ту сторону бытия просто так мне не улыбалось. Я не Геракл6.
Я сидел в своем кабинете и, вопреки внутреннему распорядку, пускал дым кольцами. Это особое умение, приобретенное еще в школьные годы, отвлекало меня от мрачных мыслей и дурного расположения духа. «Чего я, собственно, нервничаю! – успокаивал я себя. – Ну, нет среди читателей нашего журнала выдающихся литераторов. В конце концов, не это главное. Деньги, истраченные на рекламу конкурса, в любом случае рекламировали журнал. Да и на призе сэкономить можно…» Так-то оно так, но вряд ли это будет достаточным аргументом, чтобы оставить меня в живых.
Спасение пришло неожиданно и сначала таковым не показалось.
Мне принесли почту. Среди двух десятков конвертов этот выглядел самым скучным. Была в нем какая-то неинтересность. Серость, что ли? В таких обычно приносят извещения от пожарной охраны или вызов на допрос к следователю. Иногда в них помещают врачебную тайну твоей медицинской страховки или счет на оплату жилья. Учитывая внешний вид конверта, самочувствие, начало второй (и видимо не лучшей) половины жизни, а также политическую нестабильность в мире, первым желанием было отправить указанный конверт в мусорную корзину нераспечатанным. Но профессиональное чутье или Провидение, которое в эту минуту решило надо мной сжалиться, заставило взглянуть на содержимое. Состояло оно из пяти листов, выдранных из амбарной книги, исписанных мелким аккуратным почерком опытного бухгалтера.
Рассказ, автором которого был человек по имени Инга, начинался с обычного для непрофессионала описания исторических реалий, совершенно необязательных для драматургии повествования. Инга рассказала, что, будучи ребенком, исправно посещала уроки в балетной студии, мечтая о серьезном балетном будущем. Педагог ее был в недавнем прошлом известным балетным солистом, хотя и в не очень столичной опере, что не мешало его амбициям считаться удовлетворенными. По официальной версии, продвижение на Олимп мирового балета ему преградила травма бедра во время репетиции дуэта с одной из звезд, имя которой до сих пор мелькает на афишах по всему миру.
Принципиальным ноу-хау танцора-пенсионера была зеркальная стена, отражавшая все, что происходит в классе, и позволяющая одновременно наблюдать за происходящим из потайной комнаты. О волшебных свойствах зеркальной стены в классе студистки, разумеется, ничего не знали. Хотя, слухи ходили…
Самым употребляемый был слух о том, что зеркало балетного класса отличалось от всех остальных зеркал на земле тем, что оно не синхронно отражало реальность. Реальность запаздывала. Зеркало словно предугадывало, что произойдет в следующее мгновение. А может быть, не предугадывало, а диктовало. Это особенно было заметно, когда девочки совершали какую-нибудь ошибку или напротив, когда удавалось сделать что-то такое, чего от себя не ожидаешь. Среди учениц были известны случаи откровенных непристойностей со стороны зеркала. Ему ничего не стоило в самый ответственный момент подвернуть кому-нибудь ногу или порвать лосины. Подобных пакостей обычно ожидали, когда в классе присутствовали чужие или мальчики-новички.
